Вечером Стефан не появляется в моих покоях, то ли изрядно утомлённый событиями этого дня, то ли, что куда вероятнее, занятый выслушиванием устного отчёта от фрайна Рейни. Я не сомневаюсь, что Блейк слышал беседу Илзе с Марлой. Вряд ли всё это время фрайн Рейни просто деликатно ожидал в сторонке, не для того он с Илзе поехал. И при первой же возможности Блейк обязательно передаст содержание беседы этой государю. Осведомлённость фрайна Рейни освобождает меня от груза мучительных попыток решить, что и как рассказать Стефану, и в то же время я не уверена, что он позволит своей суженой и дальше ворошить это гнездо, всё глубже увязать в болоте подробностей и правды, знать которую мне не стоит. Я и сама думаю, не остановиться ли на уже известном, не принять ли за аксиому участие Элиасов, прямое и косвенное, в произошедшем с Кассианой и Вереной и держаться от них подальше. Фрайн Соррен Элиас кажется достаточно разумным человеком, чтобы не совершать столь вопиющей, непростительной глупости, как убийство матери первенца императора, а его старший брат сосредоточен на делах в Совете и не ищет выгоды в придворных интригах. Да и Мадалин при всём своём желании сохранить статус императорской фаворитки не может быть так рискованно безрассудна. Мне понятны мотивы поступков Кассианы, пусть они мне не близки, но я представляю, что ею двигало, почему она сделала то, что сделала. Однако что естественно для молодой порывистой девушки, попавшей в трудное, отчаянное положение, едва ли приемлемо для женщины возраста и склада Мадалин.

Мы со Стефаном встречаемся на утреннем благодарении, а после идём в трапезную, сопровождаемые тянущимся за нами шлейфом придворных. Мы лишь обмениваемся приветствиями перед входом в храм и завтракаем в молчании. Лицо Стефана непроницаемо, на нём застыла маска того наполовину отсутствующего выражения, не значащего ничего в частности, что отличала многих придворных фрайнов и фрайнэ. Я присматриваюсь к людям за ближайшими столами, нахожу Соррена, сидящего подле Шейда. Блейка опять не видно, то ли он предпочитает завтракать у себя когда ему удобно, то ли снова исполняет императорские поручения.

Гляжу искоса на Стефана, однако спросить не решаюсь. Какому мужу придётся по нраву весть, что жена, даже сошедшая уже в объятия Айгина Благодатного, не только изменяла венчанному супругу с другим мужчиной, но и носила от него дитя? И, пуще того, умерла от последствий попытки избавиться от незаконного ребёнка?

Соррен перехватывает мой взгляд, почтительно улыбается в ответ. Он знал правду – равно как и наверняка ещё кое-кому из Элиасов она известна. Что он выиграл с сокрытия истинных причин смерти Кассианы? На ум не приходит ничего, кроме желания обелить себя и весь свой род, поскорее замазать собственный недосмотр. Где это видано, чтобы столько Элиасов сразу да незаконную беременность проморгали? Будто не оборванной вовремя связи с молодым Понси недостаточно…

Скупо, холодно улыбаюсь Соррену и перевожу взгляд на стол, за которым сидят мои дамы и несколько фрайнэ высокого положения.

Друг Кассианы, кто он?

Вернее, она.

К мужчине юная фрайнэ, супруга императора, за советом в вопросе столь интимном, щекотливом не пошла бы, разве что к действительно близкому, проверенному другу или родственнику. Но, кроме Понси, давних друзей при дворе у неё не было, из родни только Элиасы сторожевыми псами вокруг. Поэтому я склоняюсь к даме, молодой женщине немногим старше самой Кассианы, возможно, замужней и почти наверняка состоявшей в её свите. Слишком юные фрайнэ редко когда настолько хорошо осведомлены о подобных вещах, иные добродетельные, воспитанные в монастырской строгости девы и о происходящем между супругами на брачном ложе знать ничего не знают. Фрайнэ из свиты окружали Кассиану ежедневно, а порою и еженощно и случись жене императора сблизиться с кем-то из них больше, чем с другими, вряд ли это привлекло бы внимание. И даже осведомлённые дамы, замужние ли, отказавшиеся от венчальных символов, не держат у себя снадобий для таких случаев, не всякая богобоязненная женщина пойдёт против воли Четырёх. Может ли быть так, что Кассиана рассказала верному другу о своём затруднении не той злополучной ночью, но раньше, и он раздобыл к следующему визиту девушки нужную настойку? И как, по каком удачному стечению обстоятельств из целой немалой свиты супруги государя поблизости оказалась именно Мадалин? Не Шеритта, бывшая старшей дамой, не кто-то из других молодых фрайнэ? Едва ли перепуганная насмерть Марла выбирала, к кому можно обратиться, а кого лучше обойти стороной. Заодно я пытаюсь вспомнить, кто был старшей дамой в свите Верены, если Шеритта к тому моменту покинула двор?

Утренние трапезы, как, впрочем, и вечерние, стали куда короче, проще и скромнее после моего отравления и по сей день не вернулись к прежней продолжительности и излишествам, если только нет повода для особого торжества. Знаю, не всем придворным, привыкшим постоянно столоваться в общей зале, пришлись по нраву задержавшиеся эти перемены, однако непохоже, чтобы император желал обратить их вспять. Я отмечаю, что всё чаще дворцовые завсегдатаи отдают предпочтению завтракам в своих покоях, всё больше придворных уезжают в городские дома или в поместья. Говоря по чести, мне это обстоятельство лишь в радость, я в Беспутном квартале за неделю не видела столько людей, сколько вижу в императорской резиденции за день.

После завтрака я навещаю Миреллу, затем меня ожидают беседы с учителями и наставниками для моей дочери. Между делом я уточняю у Шеритты, кто был старшей дамой в свите фрайнэ Верены, и узнаю, что ею была – вот диво дивное! – Мадалин. Третья супруга императора производила впечатление фрайнэ достойной, благовоспитанной и добродетельной, лишённой капризов и безрассудной храбрости Кассианы. Девушка исполняла свой долг как умела и как её учили, мужу не прекословила, наперекор старшим не поступала. Возвышение Верены подняло на прежде недостижимую высоту и весь её род из далёкой южной Эсконии, до того столь же незначительный, незаметный, подобно роду Бенни. Ныне трудно уже судить, было ли милостью Благодатных, что среди немногочисленных родственников Верены не нашлось никого в должной мере влиятельного, честолюбивого, чтобы взять под свою опеку юную неопытную девушку, впервые оказавшуюся при дворе, и через неё проложить себе путь к власти. Род Верены как взлетел в одночасье, так и пал стремительно с внезапной смертью своей дочери, пробывшей супругой государя всего пять месяцев. Говорили, что Верена боялась того, что случилось с её предшественницами, боялась, что и её ждёт та же участь, что не напрасно третью четвёрку дев жребия прозвали сужеными смерти. Бледная, скованная по рукам и ногам страхами, не жена императора, а девушка-тень, день-деньской прячущаяся ото всех в дальней части своих покоев.

Шеритта пересказывает мне то, что узнала от мужа и тех, кто был тому свидетелем, и я пытаюсь рассчитать, в чём была выгода Элиасов, что они могли получить с её смертью. А может, я заблуждаюсь и на самом деле никто из них не повинен в гибели Верены. Просто мне нужен виновник, конкретный злоумышленник, не призрак из моих предположений, не пустое имя из списка недругов, а Элиасы кажутся наиболее очевидными претендентами на эту роль.

Моя свита продолжает разрастаться, точно дерево после обрезки. В покоях появляется высокая темноволосая девушка, которую Шеритта представляет как фрайнэ Лаверну Дэлиас, мою новую даму. При виде фрайнэ Лаверны, почтительно присевшей предо мною в глубоком реверансе, Брендетта корчит гримасу, наполовину брезгливую, наполовину высокомерную. Дочь господина Витании даже не пытается скрыть своего ревнивого отношения к суженой фрайна, нечаянно завладевшего юным девичьим сердцем. Я приветствую фрайнэ Лаверну, отмечаю с удовлетворением, что во взоре её ясных синих глаз нет дерзкого вызова, ледяной надменности, насмешливого презрения, свойственных Брендетте. Раз уж я не могу обойтись без свиты, то, по крайней мере, хотелось бы, чтобы фрайнэ, её составляющие, вели себя надлежащим образом, не подчёркивая беспрестанно, какого они мнения о своей госпоже. Думать обо мне они могут что угодно, но правила хорошего тона и придворного этикета требуют, чтобы каждая из них на людях являла собою образец преданности и почтения по отношению к супруге государя. Ни к чему напоминать мне, кто я и откуда, я и сама о том не забываю.