После череды бесед я выбираюсь на недолгую прогулку с Миреллой по набережной. Аллеи уже расчищены, по обеим сторонам поднимаются сугробы, вызывающие у дочери искренний восторг. Белоснежный покров искрится на ярком солнце, поскрипывает под подошвой моих сапожек. Нас с Миреллой сопровождают Шеритта и Брендетта, Лаверна остаётся в покоях. Илзе я с утра ещё не видела и не скрываю своего удивления, когда она, закутанная в подбитый мехом плащ, вдруг догоняет нас, пока мы идём неспешно вдоль скованной льдом Инис. Илзе удостаивается очередного недовольного взгляда Брендетты, равняется со мною, берёт под руку. Мы не останавливаемся, продолжаем идти как шли, но внезапное появление Илзе отчего-то рождает во мне зябкую тревогу.

– Что-то случилось? – спрашиваю вместо приветствия.

Илзе качает головой, держась подле меня так, чтобы следующие за нами дамы не могли расслышать и обрывка фразы.

– Ничего такого, о чём нам уже не было бы известно. Фрайн Рейни нанёс сегодня визит фрайнэ Жиллес…

– О, так он всё слышал.

– Странно было бы, коли нет.

– И передал всё Стефану, – я не спрашиваю – утверждаю очевидное.

– Само собой. Фрайн Рейни прямо сказал Мадалин, что императору известна правда об истинных причинах гибели Кассианы и участии фрайнэ Жиллес в тех событиях.

– Мадалин всё отрицала?

– Отнюдь. Она подтвердила, что почти сразу догадалась, что на самом деле произошло с Кассианой. Ей не составило большого труда сложить одно с другим, а ответы Марлы на её вопросы убедили Мадалин в правильности собственных выводов. Женщина она зрелая, немало уж повидала на своём веку…

Надо полагать, особенно часто ей доводилось сталкиваться с последствиями подобных процедур и действия снадобий. И впрямь, чего только не увидишь в стенах императорских резиденций!

– И как она объяснила сокрытие правды от императора?

– Страх и искреннее, истовое желание во что бы то ни стало уберечь Его императорское величество от несмываемого, невиданного доселе позора. Как честная, истинно преданная своему государю подданная, она не могла допустить, чтобы столь тяжкое бремя легло на плечи Стефана вдобавок к тому великому грузу властителя, что он ежедневно и ежечасно несёт на себе.

– И он поверил? – не сдерживаю я изумления.

– Кто? – уточняет Илзе. – Стефан?

– Фрайн Рейни.

– Нет. Но Мадалин не так-то легко запугать и в угол загнать. Поклялась именами Четырёх, что дурного в отношении императора не замышляла, и если государь пожелает, то она сама падёт ему в ноги и будет о милосердии молить. Готова даже навсегда двор покинуть, если он повелит, или в монастырь уйти, дабы грех свой искупить отречением от жизни мирской, молитвами и служением Благодатным.

Не представляю Мадалин монахиней, да и сомневаюсь, что она действительно постриг примет.

– Подозреваю, Мадалин смекнула, что раз её не вызвали во дворец на аудиенцию к самому императору, но приехал один фрайн Рейни с расспросами, то и опасаться всерьёз нечего, – продолжает Илзе. – Желали бы под стражу заключить – сразу и арестовали бы и беседы велись бы в иной обстановке. Формально вся вина Мадалин – сокрытие правды от императора. Однако Кассиана уже сгорала, можно ей было помочь или время упущено было безвозвратно, кто теперь скажет наверняка?

Минуту-другую я размышляю, наблюдая отстранённо за Миреллой, всё норовящей залезть в сугроб поглубже да повыше.

– И Мадалин даже мысли не допустила, что дитя могло быть от императора?

– Похоже, что нет. Может, кузены её в курсе дел держали, а может, она сама по своей вхожести в обе опочивальни знала, что да как на императорском брачном ложе происходит.

– Зато кто дал Кассиане снадобье, она, конечно же, ведать не ведает.

Илзе молчит, но её ответ мне и не нужен. Без слов ясно, что о верных друзьях своей госпожи Мадалин, от острого внимания которой не всякая мелочь ускользнуть способна, ничего не знала. Неожиданность какая!

Мы доходим до конца набережной, поднимаемся по заснеженному склону, пологому и невысокому, и по верхней аллее возвращаемся во дворец. Я сама отвожу Миреллу в детскую, а когда спускаюсь в свои покои, то заметно побледневшая Лаверна передаёт, что моей аудиенции по срочному вопросу весьма настойчиво добивается магистр Бенни.

Сегодня фрайн Дэйриан Бенни, магистр ордена Заката, облачён в простую чёрную одежду, ни знаков отличия, ни драгоценных цепей и колец. Оттого он больше похож даже не на придворного, а на книжника из Университетского квартала или законника не самого высокого ранга. Бледная кожа и худое длинное лицо, отмеченное следами прожитых лет, кажущееся измождённым, иссушенным, лишь усиливают обманчивое это впечатление. Но взор светлых глаз прямой, цепкий, всё подмечающий, он не щурится подслеповато, как порою бывает у людей, много времени отдающих книгам, письму и долгой работе при плохом освещении. Магистр Бенни кланяется, когда я в сопровождении Илзе переступаю порог зала аудиенции, однако едва я, ответив вежливым кивком, поворачиваю к креслу на возвышении, как закатник делает шаг мне наперерез и останавливает жестом.

– Полагаю, фрайнэ Астра, лучше нам побеседовать с глазу на глаз, – заверяет он, смерив Илзе мимолётным равнодушным взглядом. – Чем меньшее расстояние нас будет разделять, тем выше вероятность, что наши слова не достигнут ушей, для которых они не предназначены.

– Магистр Бенни, как я слышала, вы не чужды придворному этикету, а значит, вам должно быть известно, что суженая Его императорского величества не может вести беседы с глазу на глаз с посторонними мужчинами, – произношу я твёрдо. – Моя дама останется со мною, что бы вы ни пожелали мне сказать.

Бенни вновь смотрит на Илзе, на сей раз пристальнее, оценивающе, и во взгляде его вспыхивает любопытство.

– Ваша дама и есть та, кто расспрашивал Ану? – уточняет закатник проницательно. – Бедняжка спохватилась, что что-то не так, уж больно она была откровенна с незнакомкой, которую никогда прежде не видела… в отличие от фрайна Рейни, которого она вспомнила. И вопросы ваша дама задавала правильные, обходящие кровную клятву. Не каждая придворная фрайнэ разбирается в этих нюансах… а заворожить по-настоящему среди них и вовсе редко способен.

Приходится приложить усилие, чтобы остаться неподвижной, непоколебимой, чтобы не выдать ни себя, ни Илзе случайным жестом ли, взглядом. Страх перед закатниками, перед пугающей их обителью быстро въедается в кровь, мгновенно отравляет разум, пробуждается инстинктом, вскормленным не одним поколением, и неважно, скрывающийся ты или смесок. Это подспудное опасение, неосознаваемое в полной мере желание оказаться как можно дальше от любого представителя ордена Заката.

– Во имя Благодатных, магистр Бенни, какой приворот? – я надеюсь, что маска удивления, возмущения подобными смехотворными предположениями достаточно непроницаема, чтобы скрыть истинные чувства. – Все мои дамы благородные добродетельные фрайнэ, чтящие Четырёх как должно…