Александр Иванович говорил красиво-красиво. Александр Иванович заверял, что для врагов полет СССР в космос будет большое поражение в ненависти к Стране Советов, а для советских людей — опять большая победа над врагом.

Потом люди начали выходить и идти работать.

Мы с нашими тоже.

Я торкнулась до Якова, потому что в зале Якова так и не было.

Я не сильно удивилась, Яков же мог прийти до себя в комору и смотреть через дырку, в какую показывал кино.

Якова не было и не было.

На следующий день с самого утра Дмитро сказал мне, что Яков умирает в горбольнице от заворота. Сказал, что Александру Ивановичу позвонил доктор и рассказал, что тяжелобольной Кацнельсон просил сообщить на работу, так как родных и близких у Кацнельсона никого нету.

По правде, в первую секундочку я порадовалась, что Яков умирает.

Потом я подумала, что такие люди по-людски не умирают и что мне надо держать марку и дальше.

Потом я подумала, что в случае, так мне надо быть рядом с Яковом. Такой набалоболит и того, и сего, а органы все-все услышат.

Да.

Я зашла на место своей работы — в буфет, там про Якова уже знали. Я сказала, если меня отпустят, так я готова пойти в больницу, надо ж отдать долг товарищу от всех. Конечно, все обрадовались, что я готова, и отпустили.

Теперь надо было пойти к Лоре. Лора ж еще была председатель профкома. Без Лоры не полагалось никуда по таким делам ходить в рабочее время.

Я и пошла к Лоре — просить от всех проведать тяжелобольного.

Лора заквохтала, сказала, чтоб я посидела, пока Лора скоренько соберет гроши на гостинец от коллектива.

Конечно, я не заметила Лоре, что если, допустим, у человека заворот, так ему гостинцы ни до какого места не нужные.

В магазин я не пошла, это ж давало большой круг. Я побежала на автобус, а билет у кондуктора купила с грошей на гостинец — я ж не для себя, а для людей.

Пришла в горбольницу. И — к врачу, который звонил с сообщением, в отделение «хирургия».

Пилипейко Владимир Иванович принял меня, спросил, кто я такая больному Кацнельсону. А потом сказал, что больного в эту самую секундочку перевели с хирургии в терапию, что заворот счастливо обошелся и что это бывает сильно редко.

Я попросилась зайти к больному.

Доктор разрешил и даже дал в провожатую сестричку.

Конечно, я заметила, как доктор смотрел на меня. Сам доктор был молодой, а молодому было приятно видеть рядом с собой в таком месте здорового красивого человека, тем более женщину-девушку.

У Якова палата получилась большая, светлая, потолки высоченные, как у нас в Доме офицеров. Я сразу подумала, что когда будет война, у нас в Доме офицеров тоже можно сделать палату — хоть в кинозале, хоть где.

Я посмотрела, что есть больные, которые на своих кроватях, а не умирают. Конечно, я за таких порадовалась.

Якова положили в конце целого ряда, зато под окном.

Я пока шла на место, посчитала — номер Якова получился девять.

Я уже говорила про свой счет. Я для интереса все-все считаю, сильно люблю, когда цифра делится ровно на два.

Яков лежал на спине, глаза у Якова были закрытые, а руки вытянутые по одеялу. Лицо у Якова было вроде вытянутое тоже. Я раньше с покойников видела одну маму Тамару. Катерину ж я не пошла смотреть. А на снегу это не я Катерину видела.

Да.

Надежду тоже на кровати с фасолями не я.

Да.

Яков на лицо получился похожий на маму Тамару. Только руки различались.

Я стала и тихо позвала:

— Яков!

Яков открыл свои глаза и сказал не в мою сторону, а в потолок:

— Пришла!

— Обязательно пришла, Яков! Я ж думала, вы умираете… А доктор пообещал, что вам сильно повезло. Вы как настроились дальше, Яков?

— Вчера я настроился — шоб умереть. А сегодня — другая песня.

— Божжжже! А что ж такое вчера было?

Яков уже смотрел не на потолок, а на меня.

— Сидай. — Яков тыцнул рукой на край кровати радом с своей головой.

Я не хотела, а села.

Яков приказал шепотом.

— Слухай!

Потом Яков заговорил еще тише шепота.

— Я тебе как члену боевой группы. Ты это хорошо понимаешь, Изергиль?

— Ага, понимаю хорошо. Вы не волнуйтесь, Яков…

— От это ж вчера пустили ракету в космос вместе с человеком.

— Ой, такая радость, Яков!

Яков на моих словах закричал, хоть и шепотом:

— Дурная! Слухай! Я уже давно боялся, шо хтось додумается до того ж самого, шо и я. Они ж и додумались, токо по государственной линии. Они б, может, хотели и русского Бога, и нашего, и черт-те какого разом к стенке — за предательство всех народов фашисту… Конечно, у государства сила техники… Уже ж и спутники запускали, вроде на разведку… Я ж не рассчитал, шо так скоро человека пустят. Тем более шоб человек был еще живой. Я государству доверяю, а мне ж надо лично! Понимаешь?

— Понимаю, Яков!

— Я вчера дома был, отпросился на утро по хозяйству. Как раз слушал радио. Услышал! Все, думаю, конец! Столько трудов положил!.. Сразу расстроился… Я когда расстраиваюсь, всегда начинаю капитально заедать. А тут у меня с еды только фасольный юх. Чугунок литра на три — только с огня взял. Я ухом в самом радио, жду донесений, Левитан же ж обещал, шо ждите… А ложкой так и закидую фасолю… Пока весь юх в себя не закидал, рот не закрыл… Жду… Потом сказали, шо уже вернулся. Ну, думаю, шо-то сильно быстро вернулся… Такое задание скоро не сделаешь… Значит, не получилося… Ну, думаю, надо до вечера послушать, шо будут объяснять… До вечера слушал — бовкали про космос и такое же, а по делу — ничего. Я трошки успокоился. А тут в животе прямо огонь с всех батарей! Запекло, заболело! Терпел, а потом пошел сдаваться. Сказали, шо налицо заворот кишок. Потом вроде упал в яму. А утром сказали, шо как-то само обойшлося, раскрутилося, вышло, значит, наружу… Я тебе скажу, Мария, до сих пор с меня выходит… Скоко ж в человеке…

Конечно, мне не было приятно слушать про наружу.

Я перебила Якова:

— Вы, Яков, не бейте себе нервы. Не рассуждайте про что с вас выходит и про похожее. Вам надо вылечиться. Мы вас на работе ждем…

Не надо было мне говорить такое. Яков аж вроде подскочил. По правде, Яков подскочил не весь-весь, а руками и ногами, аж одеяло сбилось, и получилась у Якова видная вся-вся неприглядность. Яков же был, считай, голый.

А Яков сказал:

— Работа теперь такая — надо группу не мусолить, а готовить ударным порядком. Буду думать. Ты иди. Помни про клятву. Помнишь?