— База данных отпечатков защищена надежно?

— Очень надежно, — кивнул Сергей. — Мы проверяли. Взломов не было.

— А вообще взломы бывали?

— Если и бывали, мне об этом ничего не известно.

— Даррен Уотерс так ничего и не сообщил об этих людях или о том, как ему удалось сбежать?

Сергей покачал головой.

— Он не может говорить, а писать не умеет. То есть мы уже научили его писать, но он делает это на уровне первоклассника.

— Джек упомянул, что с Уотерсом что-то случилось, но не стал вдаваться в подробности.

— Эти люди сделали Уотерсу трансорбитальную лоботомию. Очень грубая работа. Вы знакомы с данной процедурой?

Дарби кивнула. Она предпочла бы не знать деталей варварской операции, популяризацией которой в США занимался доктор Уолтер Фриман, который в пятидесятые годы применил нож для колки льда к тысячам пациентов с диагнозом «шизофрения», а потом перешел к страдающим депрессией домохозяйкам и «неуправляемым» детям. К пациенту применялась электроконвульсивная терапия. Другими словами, его било током, пока он не терял сознание, после чего в верхнее веко вводили нож для колки льда. С помощью молотка пробивалась кость назальной полости, и нож проникал в лобные доли мозга, где нарушал нейрональные связи. Некоторым пациентам удавалось выжить, но большинство умирало или становилось инвалидами. Почти все, кто выжил, были погружены в детское состояние, лишенное малейших признаков личности.

— Даррен Уотерс, — сказал Сергей, — глубоко больной, как умственно, так и физически, человек. Он живет в постоянном страхе и нуждается в непрерывном приеме медикаментов.

— Чем его лечат?

— Торазином.

— Почему? Он представляет опасность для других пациентов?

— Временами, — кивнул Сергей. — Но большую часть времени бедняга просто кричит, словно видит монстров, которые выходят из стен и хотят его съесть.

В динамиках раздался голос:

— Прибытие через пять минут.

Сергей положил руки на подлокотники стула.

— Вам пора переодеваться и готовиться к операции.

Через несколько минут фургон остановился. Сергей открыл заднюю дверцу, и Дарби увидела потрескавшийся асфальт парковочной площадки. По периметру ее окружали мусорные баки и раскачивающиеся на ветру деревья. Потом Сергей захлопнул дверцу, давая Дарби возможность переодеться.

Куп остался в фургоне. Он сидел на скамье, сгорбившись и опершись локтями о колени, и потирал ладони.

Дарби уже разделась до бюстгальтера и мужских трусов, когда он наконец подал голос:

— Ты от этого не устаешь?

Дарби скользнула в черные брюки, приготовленные Сергеем.

— От чего я должна уставать?

— От того, что постоянно суешься туда, куда даже ангелам страшно заглядывать.

Она надела термофутболку с длинными рукавами, заправила ее в брюки и улыбнулась.

— Кто-то же должен это делать.

Куп остался серьезен.

— Но почему ты?

Она пожала плечами и собрала волосы в хвост.

— Потому что я в этом сильна.

— Сильна в насилии?

— У меня хорошо получается восстанавливать справедливость, — уточнила Дарби. — Но что на тебя нашло? Ты сердишься, что я тебя в это втянула?

— Это в порядке вещей.

— Тогда что с тобой?

Он не ответил. Дарби натянула на голову черную полипропиленовую балаклаву.

— Чарли… — сказала она.

Куп поднял голову и посмотрел на нее.

— Он хотел разоблачить этих людей, — пояснила она. — Ты слышал, что рассказывал Сергей об исчезнувших детях?

Он кивнул, отвечая на вопрос, но явно не соглашаясь с ее методами.

Дарби бросила ему связку ключей.

— Отдашь Сергею. Пусть обыщет мою квартиру на предмет подслушивающих устройств. И пусть прослушает автоответчик. Там есть запись, где я разговариваю с одним из людей из дома Риццо. С тем, которого я привязала к дереву и которому удалось сбежать. Он поймет, что это означает.

— Хорошо. Еще что-нибудь?

— Да, последнее. Прошлой ночью на месте взрыва одно из этих существ спустилось в воронку и порезалось. Я взяла анализ крови. Он в аптечке в багажнике моего мотоцикла… Ну что опять не так?

— Я волнуюсь за тебя, Дарби. Рано или поздно твоя полоса удач закончится. Я не хочу видеть, что от тебя останется, когда это произойдет.

Дарби открыла заднюю дверцу, и прощальные слова Купа выпорхнули наружу и растворились в ярких, теплых лучах осеннего солнца, заливающих парковку позади полицейского участка.

Вирджиния Кавано стояла рядом со своим практичным бежевым автомобилем «Бьюик-Лесабр», приоткрытый багажник которого уже ожидал Дарби. Эту строгого вида хрупкую седую женщину, облаченную в черный кашемировый свитер, синие брюки из полиэстера и черные ортопедические туфли на липучках, можно было бы принять за монахиню католической школы. Взглянув на Вирджинию, Дарби увидела мебель в полиэтиленовых чехлах и туго свернутые прямоугольники простыней. Сергей уже объяснил ей, чего они ожидают. Кавано не стала задавать вопросов. В них не было необходимости. Ее роль была очень проста. Все, что ей следовало сделать, — это вернуться домой и включить телевизор… или открыть книгу… или заняться еще каким-нибудь привычным делом.

Дарби подняла крышку багажника и увидела, что Вирджинии Кавано не чуждо сострадание. В чистом и аккуратном багажнике лежали подушка и одеяло. Дарби забралась внутрь. Сергей подал рюкзак с заказанными ею оборудованием и инструментами. Мгновение спустя машина тронулась с места и, выехав с парковки, взяла курс к дому Вирджинии Кавано.

Дарби мысленно отсчитывала секунды. Через девять минут и сорок секунд она услышала звук отворяющейся двери гаража. Еще через секунду машина остановилась, и шум двигателя стих. Дверь гаража со скрежетом опустилась, а замок багажника щелкнул, освобождая Дарби.

Прихватив рюкзак, она выбралась наружу и вслед за хозяйкой поднялась в дом с высокими потолками, белыми стенами и мебелью в полиэтиленовых чехлах. В теплых комнатах стоял легкий запах сигаретного дыма и подгоревшего бекона.

Стены прохладного просторного подвала были обшиты темными деревянными панелями, вошедшими в моду в начале семидесятых. Для полного эффекта не хватало лишь жесткого ворсистого ковра и гелевого светильника. Повернув за угол, Дарби увидела скатанный восточный ковер, обнаживший большой квадратный люк из старинных досок. Лестница тоже была деревянная. Ее конец на глубине десяти или двенадцати футов упирался в земляной пол.