– Ты чё? Когда бы она успела?

– За них буханки две дадут!

– Чё две! Три будем просить.

– Четыре не хочешь?

– Тише ори!

– Да они дрыхнут без задних ног. По тайге-то пёхом шли…

– Давай тут посмотрим…

Лопухи шуршат всё ближе.

Лиза перекладывает голову Полины с колен на землю. Развязывает на ботинках шнурки. Зажимает в руках голенище одного башмака. Становится на колени. Ждёт.

Вот в проёме раздвинутого репейника белеет охотливое рыльце. Лиза подошвою ботинка изо всей силы лепит на него свою печать.

– Н-н-а! – говорит.

Пацан орёт, матерится. Зажимает морду руками и не может понять – на что напоролся.

Лиза не медлит. Она мигом седлает посягателя. Сцепливает босые ноги у него под грудью. Хватает за уши. Тянет на себя.

Пацан вопит. Валится на дорогу. Пытается кататься. Но всё без толку. Лиза давно научена всем воздавать по заслугам… Так что в очередной детдом она является не только с ботинками, но и с боевым опытом…

Пацан верещит так, что округа занимается собачьим лаем. Блеют по стайкам овцы. Гогочут гуси…

Через дорогу семенит старуха с огромной палкою. Лиза вскакивает, пинает пацана и кричит:

– Атас!

Тот подпрыгивает и пропадает в ночи. Старуха приближается с руганью:

– Каку холеру не подялили?

Она присматривается к Лизе. Спрашивает:

– Чёй-т тябе ня знаю, деука? Новенька ли чё ль? Ет не тябя ли Бульдог казенный ночевать не принял? А ишшо к детям приставлен! Паразит! А подружка иде твоя?

– Спит, – показывает Лиза на лопухи.

Бабка идёт к зарослям, сама говорит:

– Здорово ты Дяниску отбуздыкала! Тяперича дяржись! Ён в детдому за первого состоит. А ты яво к ногтю!.. Молоде-ец! Тольки ён подчиняться не привык…

У лопухов она отбрасывает в сторону палку, велит:

– Буди подружку-то. Айда ко мне.

– Она крепко спит. Не добудишься.

– Давай, што ля, на руках понясу.

Но Полина не спит. Она сидит у заплота и тихо плачет и говорит:

– Я тоже умею драться.

И все хохочут.

В доме пахнет мятой и полынью. На шестке, в чугунке, прикрытом сковородкою, горячие угли. От них в руке хозяйки вспыхивает лучина. От лучины – каганец.

Электричества в селе нет. На печном выступе лежит несколько коробков спичек. Но их, видно, экономят.

Хлеб, вареная картошка, молоко. Чего ещё?!

Потом овчинный тулуп по полу. Цветастые подушки – из каждой можно сделать перину. Поверх – лоскутное одеяло…

– Продрогли на росе, – приговаривает хозяйка. – Спитя ложитесь. И я туда же. А то рано вставать. Меня зовут Калиновной, – сообщает она уже в темноту. А Лиза вдруг вспоминает, что пацанов-то было двое! Один, видать, сразу смылся.

– Вот зараза! – шепчет она и засыпает.

Утром Лиза просыпается оттого, что Калиновна под лай собаки шумит во дворе:

– Ты пошто, сучонка, дятей одноих по тайге отправила?! А ну, иди отселева! Куды прёшь?! Не дам девок будить! Пущай отоспятся.

– Столько времени меня машина ждать не станет, – слышит Лиза голос сопровождающей.

– Пождёт, не лопнет! Как в любовь играться – время есть! А тут приспичило… Пущай не ждёт. Ты и пёхом до Кыштовки отлупишь. Не барыня. Пошла, говорю, отселева! Щас кобеля спушшу!..

Лиза потягивается под тулупом и улыбается.

Кастелянша – особа томная, причёска – белокурой волною. Но почему-то с именем Зухра Каримовна. Она выдаёт девочкам по платью и трусам – всё ношеное. Велит переодеться. Заодно со снятой одеждой забирает у Лизы ботинки. Говорит, что так они лучше сохранятся. Выдаёт постельное бельё. Разводит новеньких по палатам: Полину – ко младшим девочкам, Лизу – к старшим.

В спальне десять кроватей. И опять круглая печь. И ночное ведёрко в уголке у двери. И прикроватные тумбочки – одна на двоих…

Кажется, что этот казарменный быт следует за Лизою из детдома в детдом.

Зухра Каримовна определяет ей место и удаляется на звонких каблучках. Лиза остаётся заправлять постель.

В тумбочку ей положить нечего. Ни зубной щетки, ни носового платка. Полотенце же следует вешать на спинку кровати – в изголовье. В это время кто-то входит в палату и за спиною Лизы говорит:

– В спальне положено находиться только во время сна. В постель ничего не прятать. Под кровать ничего не ставить. Отбой в десять часов, подъём – в семь. Баня – по субботам. На поверку не опаздывать! Меня зовут Клавдия Семёновна Гурьева. Я – подменный воспитатель! У вас – Мажаров Александр Григорьевич. Он болеет. А теперь освободи спальню!

Лиза выслушивает воспитательницу молча, не оборачиваясь. А потом видит у порога конопатую рыжую деваху – розовый нос пипкою, глаза – жёлтенькие пуговки. Губы оладьями.

Лиза проходит мимо. Ей очень хочется ущипнуть деваху за ляжку потому, что нельзя быть такою некрасивой. Но тут же она вспоминает горбатого Игоря Васильевича и заменяет лихое суждение верным: нельзя быть такой злою.

– И я – злая, – уже в коридоре шепчет Лиза. – Дяниску вон как отбуздыкала, – тихо пользуется она произношением Калиновны. – И ляпёху ету рыжую сразу невзлюбила. За что?

Продолжая рассуждать, она вспоминает Лидию Кронидовну – директора своего первого детдома. Та как-то сказала, что у Лизы вся порода такая…

– Какая? – спрашивает себя Лиза и слышит ответный вопрос:

– Глухая, что ли?

Лиза видит, что стоит у открытого окна. Корпус детдома построен буквой «п». Перед окном – внутренний дворик. Он пуст. Лишь светленькая девочка у подоконника. Она тихо говорит:

– Сёдни ночью пацаны собираются тебе тёмную играть.

Лиза знает, что тёмная – это когда со спины на жертву набрасывается матрасовка или одеяло, чтобы избиваемый не видел своих палачей…

На вечерней поверке Клавдия Семёновна выкликает:

– Толя Аверик!

Толя делает шаг вперёд и зычно отвечает:

– Я!

– Боря Астахов!

– Я!

– Лиза Быстрикова!

Лиза порядок знает.

– Я!

– Ещё шаг вперёд! – приказывает воспитательница. – И погромче. Пусть ребята с тобою познакомятся.

Лиза шагает, оборачивается к строю, орёт что есть мочи:

– Я-а-а!

Становится очень тихо, и она говорит дальше, почти спокойно: