кто отныне живет в нем и ради которой я снесу с лица земли эмираты и города. Возможно, когда-нибудь.

Аллах, дай мне сил.

Всхлипывает Мадина. Видимо, ментальная волна моей боли и решительности накрыла ее, дав понять, что шансов на спасение не будет. И девушки тоже теряют свою дерзкую гордость, осознав, что их хозяйка в этот раз не выйдет сухой из воды.

— Мой шейх, — трогает меня за рукав один из солдат, — ее привели служанки. Из подвала.

Сквозь туман вижу знакомое лицо перепуганной и заплаканной девушки. Бывшая рабыня, для которой моя роза пустыни потребовала свободу.

— Амина! Укутайте ее пледом и остановите вылет. Она полетит с Газаль…

Любой ценой хочу остановить вылет своей возлюбленной. Пока она рядом, я живу. Я существую.

Минуты быстротечны. Вертолет взмывает в воздух, оглушив напоследок рокотом винта. Закрываю глаза. Мне кажется, что мои ладони, сжимающие бутон каменной розы, в этот момент разжимаются, и она падает к ногам, расколовшись на осколки.

Боль, горечь, ярость, злость на себя — не остановил, не велел везти в дворец, где уже закрою свой ценный клад за семью замками и не отпущу. Все. Я принял правильное решение ценой собственной агонии.

Только один человек смотрит на меня с пониманием, но без злорадства и торжества. Его не смогли поставить на колени даже под дулами автоматов, Саид замер в позе почтения, преклонив одно колено и не обращая внимания на удары прикладами. Он давно не боится боли, оттого и смотрит на меня в упор, не меняя выражения лица.

Я должен убить его первым. Но я дал обещание шейхе Аль Махаби.

— Встань, — машу рукой конвою.

Саид безоружен. Встает на ноги, держа связанные ладони перед собой. На его лице полное смирение и тень чего-то, похожего на мою теперешнюю агонию.

— Перед тем, как отправить тебя к праотцам, я хочу знать правду.

Улыбка на суровом лице кажется чуждой и неуместной. И так точно отражающей мое состояние, что становится жутко.

— Я не шел против тебя, мой шейх. Мы оба ранены шипами самых ярких пустынных цветов.

— Ты втоптал мое имя в грязь! Ты использовал наши с тобой едва ли не родственные связи, чтобы похитить жену Аль Махаби! Ты едва не развязал войну эмиратов!

— Все, что я делал, делал ради тебя, мой мальчик. Когда дозор сообщил мне о том, что эмир с отрядом солдат движется в поселение, я потерял контроль над своими людьми. Они желали легкой добычи и я не смог их остановить. Хотя бы попытаться. Шейха оказалась там неожиданно для нас обоих. Ты никогда не знал, сколько лет я уже бессмысленно грезил ею до этого момента…

— И у тебя снесло крышу, Ассасин! Ты увез ее и велел убить эмира!

— Клянусь, нет, Кемаль. Мои люди должны были всего лишь задержать его отряд в той деревушке, чтобы я смог увезти шейху. Но они поступили по-своему. Если на то будет твоя воля, перед своей смертью я расправлюсь с каждым из них…

— К счастью для тебя, их нашли, допросили и расстреляли. Но ты совершил ошибку. Ты похитил жену эмира!

— Наверное, я поддался чужому примеру. Но куда в меньшей степени, чем зову сердца.

Смотрю на исчезающие вдалеке огни в небе. Горло сжимает болезненной удавкой.

— Она просила не убивать тебя. И я благодарен, что ты не причинил ей вреда.

«В отличие от меня». Эти слова так и не успевают слететь с моих губ.

— Ты понимаешь, что я не могу этого так оставить, Ассасин. Говори свое последнее слово. Я должен решить, как с тобой поступить.

— Смерть, — услужливо подсказывает мне Саид. — Не проявляй мягкость и не ищи оправдания моим поступкам. Я восстал против твоей власти ради прекрасных глаз жены эмира. И я не вижу смысла жить далее. Потому что она никогда не станет моей. Ты куда больший счастливец в сердечных делах, ведь ты обрел взаимную любовь. Твоя боль разлуки такая малость по сравнению с тем, что ты держишь в руках самое ценное сокровище. И рано или поздно ваши пути сойдутся. Но наши с Аблькисс — никогда.

Он всегда умел находить нужные слова. И боль разбитого сердца начала медленно, но верно отступать и гаснуть.

— Поединок, Ассасин. На мечах. Только ты и я.

Саид качает головой.

— Я не стану с тобой драться, Кемаль.

— Станешь. Ты же не хочешь слыть трусом?

— Это не трусость. Я просто дам тебе себя убить, не предприняв попытки защититься. Не ищи способа сохранить мне жизнь вопреки законам чести.

— Рукопашный бой. Прямо сейчас, один на один. Без оружия.

— Шейх? — подаёт голос командир отряда. — Шейх, рисковать жизнью и устраивать бой…

— Молчать! — повышаю голос. — Расступились все! Кто вмешается, жестоко об этом пожалеет!

Глава 22

Ярость и боль потери сделали меня отчаянным и безумным. Только я этого не понимаю. Мне кажется, что голова холодна, разум ясен, и только игра со смертью сейчас не даст окончательно свихнуться.

Огни геликоптера растворились в темноте ночи. А у меня только что вырвали сердце.

Разминаю пальцы рук, шею и предплечья. Ярость топит в адском приливе, словно волна бьётся о неприступные скалы. Все вокруг — пленные амазонки во главе с Мадиной, армия и сам Саид смотрят на меня с изумлением.

Здесь больше нет титулов и субординации. Нет шейха и его свиты. Есть только один, самый древний способ решить неразрешимый конфликт, и может, хоть ненадолго погасить пламя, что грозит сжечь меня дотла.

Ассасину позволяют встать и раздеться по пояс, то же самое делаю и я. Предстоит одолеть в рукопашном бою своего наставника. Вижу проблеск злорадства в глазах названной сестры, прежде чем ее заставляют опустить глаза ударом приклада в плечо. Ее ставки в этом поединке — не на меня. Зная, что я не оставлю ее в живых, она надеется на Саида. Зря. В случае победы жизнь будет дарована только ему.

Нас берут в кольцо. Реши Ассасин воспользоваться ножом — его изрешетят пулями на месте. Но я слишком хорошо его знаю. Поединок будет честным. Пора понять, чему я научился и вырвать победу даже ценой смерти того, кто всегда был хранителем семьи Аль Мактум.

Нападаю первым, бью, сморгнув багровую пелену перед глазами. Саид уворачивается от моего кулака, присев и попытавшись сделать подсечку ногой. Самый первый урок, который я хорошо усвоил. Резкий последующий удар проходит по касательной, снова не причинив Ассасину вреда.

— Дерись! — меня кроет вспышками адреналина, заглушающего душевную боль. —