с ее воительницами… Тут без вариантов. Я просто не имею права на еще один щедрый поступок в виде помилования. Да и изначально не собирался этого делать.

— Официального суда не будет, — говорю я громко, чтобы Мадина услышала мои слова и не обольщалась. — Мы решим все здесь. Для начала я с ней поговорю.

В теле болит каждая мышца. Я пошатываюсь при движении, понимая, что отдых был бы весьма кстати, но я не позволю его себе, пока не закончу здесь.

— Ты хотела продать Газаль работорговцам за хребтом. Это так? Как ты ее нашла в моем дворце? А, конечно же. У тебя хватает осведомителей даже положить змею мне в ванную. Я их всех найду. Не сомневайся.

Мадина делает вид, что не слышит моих вопросов. А я смотрю в лицо сестрицы, и борюсь с желанием ударить.

Чего ей не хватало? Путь от рабыни до свободной женщины, который мало кому удавалось проделать. Отцовская любовь эмира, блестящее образование, состояние, возможность выбрать себе любой путь. Как можно было все это пустить под откос, ради любви?

Любви? Сжимаю зубы. Любовь была в глазах моей матери. В сердце моей Газаль. А сестрицей двигали похоть и разврат, и ничего больше. Она так глубоко погрязла в беспросветной тьме, что уже не желала оттуда выбираться. У такого чудовища никакой любви быть попросту не может.

— Я жду, Мадина. Или мне отдать тебя на потеху своим бойцам?

О том, что названная сестра вела торговлю рабами с палестинскими террористами у подножия скалистых гор и поставляла им люксовый товар, я узнал совсем недавно. Мой отец ненавидел Давуда Аль Махаби за подобное. Когда узнает, что приемная дочь продолжила дело покойного эмира, это разобьёт ему сердце.

— Ты так ничего и не понял, Кемаль, — из ее горла рвется смех. — Я не буду делить тебя ни с кем. Как ты думаешь — куда пропадали твои бедуинские любовницы? Не показалось это странным? Я никого и никогда не потерплю рядом с тобой!

— Я избавлю тебя от этих мук ревности, сестра, — присаживаюсь на корточки, чтобы видеть ее лицо. — Там, куда ты отправишься, вряд ли у тебя будет на это время.

— Убей! — хохочет Мадина. — Давай! Только ты уже не увидишь свою принцессу, так и знай. Сам попробуй сносить голову после того, как шейха Аблькисс расскажет, что я с ней едва не сделала. Висам Аль Махаби порежет тебя на ремни!

— Ты хотела продать обеих на закрытом аукционе у палестинцев. Ты либо безумна, либо просто глупа. И я начинаю думать, что убить тебя будет довольно просто. Нет, я начинаю думать о том, сколько смогу выручить за тебя на том самом аукционе, где ты пыталась продать и Газаль, и шейху Аль Махаби.

Мадина смотрит на меня и продолжает смеяться.

— Кемаль, дорогой мой брат, безумец здесь ты. Они давно со мной работают, и я ценнее для них именно в качестве кладоискателя. Но твоя связь с ними сделает тебя отверженным!

— А ты права, — я поднимаюсь. — Принесите мне саблю.

И, глядя в побелевшее лицо Мадины, хладнокровно добавляю:

— Тебя там продавать резона нет. Я пущу с молотка всех твоих девушек. А затем сотру это змеиное кубло работорговцев с лица земли. Только для них, — киваю на ошарашенных амазонок, — уже будет поздно. Их увезут далеко новые владельцы, если не убьют на месте после первого же использования по назначению.

Амазонки расслышали мои слова. Возмущенный гул перешел в протесты, потом в мольбы. Они призывали Мадину заступиться. Но моя сестра не считала нужным спасать никого, кроме себя.

— Да пожалуйста. Султана уйдет дороже всех. Она невинна. Остальные тоже уйдут с молотка очень быстро…

Крики девушек переходят в вой. Кто-то начинает взывать ко мне, умоляя пощадить. Но я непреклонен. Чтобы уничтожить рассадник работорговли, мне нужна наживка. И они ею станут. Невиновных среди них нет.

— Склони голову, Мадина. Я приговариваю тебя к смерти.

Рукоять сабли холодит ладонь. Мне не так часто приходилось убивать. Но я не только мщу за Газаль, я совершаю убийство чести над той, что предала нашу семью.

— Кемаль, ты шутишь. Хорошо, мне страшно и все такое, я признаю свою вину, но мою судьбу должен решить эмир…

— Отец со мной солидарен. Если хочешь что-то сказать…

— Катись к шайтану, ты этого не сделаешь!

— Глупые последние слова! — собрав все свои силы и больше не желая терять времени на уговоры приговоренной склонить голову, сжимаю рукоять обеими руками и с оттяжкой замахиваюсь, вложив в удар всю свою ярость и злость…

Ее крик все еще раздается в моей голове. Что-то теплое, горячее заливает мои брюки, и сабля падает в песок, багровый от крови. Смотреть вниз у меня нет сил. Последний удар отобрал их.

— Шейх, — меня подхватывают под руку бойцы. — Вы ранены, пойдемте с нами…

Сознание действительно грозится покинуть меня. Кажется, сломано ребро, судя по боли от фатального замаха саблей, которая перебила шею названной сестре.

— Заканчивайте с ними. На борт… В моем эмирате нет и не будет места торговле рабами.

Они уводят меня прочь, чтобы я не увидел, что сотворил с Мадиной. Но когда я приду в себя, я все же решусь на это посмотреть..

Газаль

Мой мир разделился на составляющие не в тот момент, когда Ассасин истребил охрану и выкрал меня под покровом песчаной бури. И даже не тогда, когда я осознала, в каком положении оказалась, впервые посмотрев в холодные и, как тогда казалось, жестокие глаза Кемаля Аль Мактума.

Попыток разрушить мой шаткий и одновременно устойчивый мир было множество, и каждый раз он выстаивал среди испытаний, оставшись невредимым. Мне казалось, так будет и впредь.

Предвидеть, что все рухнет в тот момент, когда меня спасут и вернут домой, я не могла даже в самом диковинном сне.

Мне надо было что-то сделать. Отказаться лететь. Убедить Кемаля в том, что больше всего на свете я хочу остаться с ним. Прямо там, посреди этого хаоса, под проницательным и понимающим взглядом Аблькисс, воинов шейха, и даже Мадины. В тот момент это казалось единственно правильным решением.

А я как будто оцепенела и не смогла ничего сделать. Покорно позволяла себя целовать, вбирая драгоценные алмазы последних эмоций, чтобы наполнить ими свое сердце и бережно перебирать, когда боль станет невыносимой. Это было тем самым, что позволяло оставить надежду возможной встречи однажды в будущем. Если бы у меня не было этого шаткого каната, сердце разорвалось бы прямо там, посреди пустыни, под