Марк Клавдий Марцелл был сыном Гая Клавдия Марцелла и Октавии Младшей. Октавия была единственной сестрой Августа, а Марцелл – её единственным сыном. У самого Августа не было биологических детей мужского пола; можно сказать, что Марцелл заменял ему сына, и поэтому все с ним сентиментальничали. С Тиберием, пасынком Августа, они были одного возраста, но Марцелл не слыл неуклюжим олухом и поэтому пользовался гораздо большей популярностью. В его юных жилах текла кровь Юлиев, родственников божественного Юлия Цезаря, потомков троянца Энея и самой богини Венеры. Когда ему было лет шестнадцать, добрый дядя Август начал готовить его к роли правителя Римской империи. Император уже смирился с тем, что родных сыновей у него не будет, и женил шестнадцатилетнего племянника на своей родной тринадцатилетней дочери Юлии. Марцелл стал его зятем, родственные связи между двумя мужчинами укрепились (до Юлии никому не было дела, потому что она была девушкой). Затем Август три года знакомил Марцелла с армией, после чего наделил его официальными полномочиями, которые явно не полагались девятнадцатилетнему молодому человеку. Август отобрал их у республиканских магистратов, чтобы передать своему наследнику. Постепенно он превращал Марцелла в преемника, готового твёрдо встать у кормила власти в качестве нового принцепса, первого гражданина восстановленной Римской республики. Он сделал из Марцелла надежду на великое будущее своего Рима. А потом Марцелл умер в Байях, в своей постели.

Для любой другой семьи это была бы трагедия. Для биологической матери Марцелла его смерть в самом деле стала трагедией: она без конца оплакивала его, своего единственного сына, подававшего столько надежд. Но Марцелл не был членом «любой другой» семьи, он был из семьи Юлиев-Клавдиев, впоследствии вошедшей в историю как первая римская императорская династия. После его смерти на эту семью, в частности, на тех, кто её возглавлял, стали смотреть принципиально иначе. Для Августа и его жены Ливии кончина Марцелла ознаменовала поворотный момент в римской политике. Марцелл был не просто потенциальным наследником, он мог унаследовать всю империю, а потому его смерть в столь юном возрасте от лихорадки, пощадившей многих – даже его болезненного дядю! – стала не просто трагедией, а весьма подозрительной трагедией. Как мы помним из истории с Германиком, подозрительные трагедии побуждали римский народ задаться вопросом «cui bono?[204]» и косо взглянуть на коварную мачеху. В лице Марцелла римляне впервые потеряли молодого принца. После его смерти они впервые заподозрили в убийстве Ливию.

Смерть Марцелла потрясла многих людей, и это потрясение завершило трансформацию семьи Юлиев-Клавдиев: из богатого аристократического рода с хорошей родословной, мечами и огромной политической властью – таких родов в истории Рима было много – они превратились в римскую монаршую семью. Марцелл стал публичной фигурой в тот самый день, когда он впервые вышел из дома в крохотной toga virilis. Он принадлежал сенату и римскому народу так же, как и собственной семье, потому что семьёй для него был Август, а Август управлял сенатом, и римским народом. И когда неведомая болезнь унесла жизнь Марцелла, осиротел весь Рим. Август этому только способствовал. Он устроил для Марцелла – формально всего лишь девятнадцатилетнего магистрата средней руки – пышные государственные похороны, которых тот не заслужил. Марцелл стал первым человеком, чей прах упокоился в возведённом в центре города мавзолее Августа. Несколько других сооружений назвали в его честь. В отличие от смерти любого другого девятнадцатилетнего магистрата, смерть племянника Августа стала событием для всего Рима. Если сама республика умерла вместе с Юлием Цезарем, миф о её восстановлении умер вместе с Марцеллом. Всем стало ясно, что Римом правит монаршая семья.

Это могла бы быть всего-навсего скучная заметка на полях римской истории – просто очередной переходный момент – но я бы не писала о нём, если бы здесь не крылось нечто большее. Трагическая кончина Марцелла породила слух о том, что скромная и милая жена Августа Ливия – вовсе не тихая и послушная маленькая женщина, а хладнокровная амбициозная стерва, убившая Марцелла, потому что он был популярнее её скучного сына. Со временем эти слухи только усилились из-за целой серии печальных и скоропостижных смертей членов рода Юлиев. В результате в древних источниках Ливия предстаёт настоящей серийной убийцей. Если верить римским авторам, Ливия убила не только Марцелла, но и внуков Августа Гая и Луция, самого Августа и ещё одного его внука, Агриппу Постума. Её также обвиняли в попытках убить Агриппину Старшую (внучку Августа) и её детей, а также в участии в убийстве Германика, своего родного внука. В сумме пять убийств и соучастие в шестом.

Если верить этим наветам, Ливия пользовалась услугами каких-то «отравительниц» (veneficae); а в главном источнике по истории данного периода, труде Тацита, сказано, что её излюбленным оружием было «коварство» – по сравнению с этим даже veneficae звучит предельно конкретно. Книги Тацита – крайне занятный источник информации о женщинах времён Юлиев-Клавдиев, потому что Тацит ненавидел женщин так, как большинство людей ненавидит ос. Он был готов поверить в любые слухи о злокозненных деяниях или планах женщин и с удовольствием пересказывал эти домыслы. При этом он был крайне осмотрительным человеком и по-настоящему талантливым писателем, поэтому в его сочинениях обвинения скрываются за многочисленными намёками и словосочетаниями вроде «тёмные происки Ливии», «козни мачехи» и «женская безудержность»[205] – в общем, он сделал всё, чтобы не кричать посреди улицы «Убийца!!!», но добиться того же эффекта. Забавно, что ни один из римских авторов не относится к Ливии столь неприязненно, как Тацит – это обличает его оголтелую мизогинию. К примеру, биограф Светоний, обыкновенно склонный пересказывать все известные ему сплетни для полноты картины, вообще не сообщает о каких-либо подозрениях в отношении Ливии в связи со смертью Марцелла. Историк Дион Кассий, живший гораздо позднее, признаёт, что такие слухи ходили, но объявляет их совершенно безосновательными. Веллей Патеркул, историк времён Тиберия, о слухах не пишет – впрочем, это можно объяснить тем, что он работал в правление сына Ливии, льстил ему при любой возможности и поэтому вообще не заслуживает доверия[206]. Тацит же попался на эту удочку. Он искусно изображает Ливию коварной и хладнокровной серийной убийцей, которая готова пойти на всё ради себя самой и своего бездарного сына Тиберия. При помощи одной строчки, вложенной в уста неназванных людей, он выносит ей исторический приговор – «матери, опасной для государства, дурной мачехе для семьи Цезарей»[207]. Его Ливия – чудовище, разрушительница семей и всего римского мира. Этот образ идёт вразрез со всеми остальными источниками римской эпохи, но весь мир поверил Тациту – настолько хороша его проза.