Женщины дружно закивали, словно Полина предсказала день Второго пришествия, но меня мода не волновала. Моя одежда никогда не была модной, а свой силуэт я могла изменить, разве только совсем перестав есть.

Китти давно знала Полину и очень хотела, чтобы мы подружились. Я не думала, что между нами есть что-то общее, но, когда Китти впервые привела ее к нам, меня приятно удивили ее ум и чувство юмора. И она очень старалась мне понравиться.

— Кейт Смит рассказывала о вас много хорошего, — сказала она. — Так приятно наконец познакомиться.

— Вы давно знаете Кейт?

— Мы учились в университете Миссури, и обе специализировались в области журналистики.

— Боюсь, что Кейт захватила меня своими щупальцами много раньше, — сказала я. — В девять лет она довела меня до рвоты, заставив курить украденные сигареты.

— Похоже на нее. Но ей пришлось бы потрудиться, чтобы научить меня чему-нибудь плохому. К этому времени я и сама была не промах.

Мы рассмеялись, и в это время я услышала, как Эрнест откашливается в нашей спальне. Мне было стыдно, что он не присоединился к нам, и я сочинила какие-то оправдания.

Полина неодобрительно посмотрела на дверь. Та лишь слегка растворилась, но лежавшего на постели Эрнеста было видно — у него ничего не болело, просто ему было неинтересно наше общество.

— Я знаю все о мужьях, — сказала Полина. — Много лет наблюдаю за ними со стороны.

— А самой удалось прошмыгнуть, никого не задев? — спросила я.

— Разве только чуть-чуть, — вставила Китти.

— Не важно. Теперь я свободна, — сказала Полина. — Свободна, как ветер, и мне хорошо.

— Не говори Хэдли о свободе, — рассмеялась Китти. — По этому поводу у нее заготовлены разные теории и лекции.

Я залилась краской и попыталась объяснить, но Полина быстро и легко сменила тему разговора.

— Китти говорит, вы большой мастер фортепьянной игры. Разве у вас нет инструмента? Мы попросили бы вас поиграть.

— К сожалению, нет. Я ведь не профессионал.

— Профессионал отличается от любителя только тем, что играет для других, а не для себя. Вы давали концерты?

— Когда мне было немногим больше двадцати. Но и тогда душа к публичному исполнению не лежала.

— Важно иногда подвергать нервы испытанию. Трудности сохраняют молодость, — сказала Полина.

— Надо дать концерт, — посоветовала Китти. — Это пойдет тебе на пользу. Все придут.

— Мне становится плохо при одной только мысли об этом, — отвергла я со смехом эту идею. Но ночью, перед сном, когда мы лежали в постели, я сказала Эрнесту, что хочу иметь свой инструмент. — Не думала, что мне будет так сильно не хватать музыки. Однако не хватает.

— Понимаю, Кошка. Мне тоже хочется, чтобы у тебя был инструмент. Может, купим из аванса.

— Хорошее слово «аванс», правда?

— Да, и «авторский гонорар» тоже неплохое, но не будем делить шкуру не убитого медведя.

— Хорошо, Тэти, не будем. — Но я все равно заснула счастливая.

Как-то вечером в начале мая мы с Эрнестом сидели в кафе вдвоем, и к нам от стойки бара подошел и представился Скотт Фитцджеральд.

— Вы — Хемингуэй, — начал Фитцджеральд. — Несколько недель назад Форд показал мне ваш рассказ, и я сказал: «Вот то, что надо. Это настоящее».

— Жаль, что не читал ваших книг, — признался Эрнест.

— Ничего страшного. Не думаю, что появятся другие. С тех пор как мы с женой приехали в Париж, я побывал на тысяче вечеринок, но ни разу не сел за письменный стол.

Эрнест недоверчиво вгляделся в него сквозь тусклый свет.

— Но так вы ничего не напишете.

— Разве я не понимаю этого? Но Зельда любит танцевать. Вам надо с ней познакомиться. Она необыкновенно эффектная. — Глаза его обратились на танцпол, где несколько пар исполняли сложные фигуры танго. — У меня только что вышел роман. «Великий Гэтсби».

— Поищу его, — сказал Эрнест. — Как вы переносите ожидание рецензий?

— Без особого труда. Прочесть их труднее. А когда прочтешь, не можешь двигаться дальше. Как Гэтсби. Я знаю его так хорошо, словно он мой ребенок. Он умер, а я продолжаю о нем беспокоиться. Ну не смешно ли?

— А над чем-нибудь новым вы работаете? — спросила я. — Помимо танцев?

Он улыбнулся, показав безукоризненные зубы.

— Нет, но буду, если обещаете безмерно восхищаться каждым написанным словом. Скажите, а что вы сейчас обо мне думаете?

Спустя час или немногим больше Эрнест и я усаживали Скотта в такси.

— Не люблю мужчин, которые не умеют пить, — сказал Эрнест, когда машина отъехала. — Боялся, что он отключится прямо за столом.

— Он был очень бледный. И задавал такие личные вопросы, что становилось неловко. Ты слышал, он спросил, была ли я влюблена в отца.

— И меня об этом спрашивал, а еще: боюсь ли я воды и была ли у нас с тобой близость до свадьбы. Странный он, правда?

Он действительно был странный, и, возможно, мы бы больше его не увидели, если б он не разузнал наш адрес и не послал нам в подарок экземпляр романа «Великий Гэтсби». Распечатав бандероль, Эрнест поставил книгу на полку, и, наверное, она так и пылилась бы там, если б меня не разобрало любопытство и я ее не прочла. Поначалу она не казалась трагичной, но вскоре ситуация стала обретать жесткий характер, и история полностью захватила меня. Буквально проглотив роман, я была под сильным впечатлением и рекомендовала Эрнесту его прочесть. Он прочел роман за день, назвал его дьявольски талантливым и написал об этом Фитцджеральду. Мы договорились встретиться в «Тулузском негре» через несколько дней. Войдя в кафе, мы увидели, что Фитцджеральд и Зельда уже там — они допивали вторую бутылку шампанского. Когда Зельда встала, чтобы обменяться с нами рукопожатием, она была уже навеселе; все выглядело так, будто она специально культивирует свойственное только ей особое, изящное опьянение. Обтягивающее фигуру платье было отделано тончайшими оборками, находившими одна на другую; и, когда она села, они загадочно зашуршали. У нее были светлая кожа и светлые вьющиеся волосы, и все в ней, казалось, было того же светлого оттенка за исключением жесткой, прямой линии губ, накрашенных ярко-красной помадой.

Когда мы подошли к их столику, Скотт встал, а Зельда улыбнулась, странно сузив глаза. Ее нельзя было назвать красивой, но голос завораживал — низкий, какой-то утонченный.

— Здравствуйте, — приветствовала она нас и сразу же обратилась к Эрнесту: — Скотт считает вас настоящим.

— Вот как? А вас — необыкновенно эффектной.

— Какой ты милый, дорогой. Ведь ты мой дорогой? — И она провела рукой по скульптурной голове Скотта. Этот жест, сам по себе незначительный, надолго увел супругов за невидимый занавес в их маленький мир. Их глаза сомкнулись в долгом, тайном, пьяном взгляде: они теперь не были с нами — только наедине друг с другом.