Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Красиво, — с уважением сказала Рита и спросила. — Продается?
— Продается, — вздохнул тот. — Но не так хорошо, как хотелось бы. Галерейщики — суки.
— Почему?
— Да им плевать на художника! Их мечта, чтобы художник принес им готовую выставку и умер. Ненавижу. Брошу, наверное, живопись. Мне тут кой-чо предлагают. Рисовать тоже, но такое… они точно заплатят.
— Баксы что ли подделывать? — пошутила Рита.
— Не. Не баксы. Шедевры, блин, старых сдохших уже, мастеров!
— А в театре?
— В театре да. Ну че в театре. Надо ж тоже, чтоб тебя взяли…
— Да-а… — протянула Рита.
В руках у нее остался последний лист. На нем был изображен лысый человек в черном сюртуке. Рите он показался знакомым. Нет. Конечно, это не из Кошиного дневника. Там ведь нет рисунка этого человека, откуда-то из другого места. Хотя и странно. Почему бы ей его не нарисовать?
Рита поднесла листок к глазам, чтобы подробнее разглядеть.
Но Пикассо вырвал лист со словами:
— Это не надо… Это так… Ну как тебе?
— Ну ничего так, — вздохнула Рита. — Неплохо. Я же сказала.
— Купишь? Недорого.
— Да мне не надо, — отмахнулась Рита. — Мне вешать некуда! Ну хорошо. Недорого сколько?
— Ну хоть за сотку. Рублей. Водки куплю или пожрать, — трепещущим голосом, сглатывая слюну, сообщил Пикассо.
Она дала ему сотку и выбрала самый маленький рисунок.
Увидев, что художник заулыбался, Рита усмехнулась:
— Мало же тебе для счастья нужно. Давай еще по стаканчику.
Они хлопнули еще, и Рита, оставив Пикассо полбутылки, отправилась назад к потрепанной тетрадочке.
Но читать она не смогла. Все-таки ее сморило.
* * *
Утром Рита оказалась одна в пустой комнате, освещенной тусклым пасмурным светом. Прошедшее напоминало прочитанную на ночь книгу. Она снова открыла дневник. На следующей странице, среди паутины исправлений, опять были стихи.
* * *
Только флейта и ветер — никого больше нет.
На пустынных проспектах перепутался свет
белой ночи и окон неспящих.
Все мне кажется ненастоящим.
Только флейта и ветер — неразлучный дуэт.
Беглецам из Эдема возвращения нет.
И бездонная неба громада
Провожает нас медленным взглядом.
Только флейта и ветер тонут в небе далеком —
ненаписанных слов невесомые строки.
На губах капля крови от листочка осоки.
Мы все это забудем по прошествии дней.
Мы теперь только люди среди тысяч людей.
Убегает куда-то дорога.
Подожди, оглянись ненадолго.*
(Коша)
От удивления Коша села на стул, держа в руках кисть и промасленную тряпку. Синеглазый «ангел» Ринат явился в ее нору собственной персоной. Маза фака… Он стоял перед окном во всем белом, в дорогих черных очках и улыбался так, как улыбаются парни в кино. Коша смотрела на него, все понимала, но ничего не могла поделать с собой. Тело было сильнее головы, и голова сдалась — она тут же услужливо объяснила, почему Коша сейчас сделает все, что ей велят.
— Не ожидала? — сказал Ринат с усмешкой. — Войти-то можно?
И, не дожидаясь ответа, влез в комнату. Увидев почти законченные холсты, молча начал разглядывать. Даже присел на корточки. Вздохнув, сказал:
— Жаль, что ты не мужик…
— Это почему? — Коша насторожилась.
— Да нет, ты и как женщина очень даже. Я пошутил.
Он приблизился и, наклонившись, нежно укусил ее за загривок.
Коша сразу растаяла, но все-таки решила уточнить:
— Нет ты скажи, почему?
— Нет, — Ринат источал многовековое чувство превосходства аристократа над плебеем. Его «нет» означало абсолютное «нет». Никаких вариантов. Просто «нет» и все. — Я хотел пригласить тебя на выставку. Пойдешь?
Он показал всем видом, что собирается уходить.
— Да… — поспешно сказала Коша.
— Тогда быстрее собирайся. — он опустился на диван и приготовился ждать.
Она спряталась за дверцей шкафа и лихорадочно напялила на себя платье. Все равно — деньги закончились и в карманах не было никакой нужды. Ключ от дома она никогда не брала с собой. Зачем? Если все ходят в окно.
— Ну все таки, скажи мне! Ну скажи-скажи! Меня это так мучает! — проканючила Коша из-за дверцы.
— Ты меня утомила…
Она заставляла себя быть мягкой, позволяя ему вить из себя веревки.
Ненавидя сама себя, Коша робко попросила:
— Ну… пожалуйста, — она появилась из-за дверцы, картинно сложила руки на груди и подняла брови домиком. Скорее для самой себя. Чтобы превратить свое унижение в фарс. Она делала то, что ненавидела в женщинах — унижалась, выклянчивая ответ и близость.
Хотя ей очень хотелось избить его и изнасиловать в извращенной форме. Так, чтобы он ползал по полу и просил пощады. Отхлестать его до кровавых рубцов. А потом, плачущего, придушив до хрипоты, заставить умереть от ненависти, смешанной со сладострастием. Потому что она была бы нежна при этом. Беспощадно нежна.
Он вздохнул:
— Не юродствуй!
Коша злобно швырнула расческу:
— Блин! Почему ты думаешь, что я чем-то хуже тебя!?
Ринат от удивления привстал:
— Вот как?! Ну хорошо, моя упрямица! Пеняй на себя! Видишь ли… Женщина должна быть или красивой или талантливой. Что-нибудь одно. Лучше красивой. Должно быть понятно — чего от нее хотеть. Можно или хотеть, или уважать. И то и другое — слишком много. И зачастую, весьма разное. Могу тебе честно сказать, мне очень нравятся твои работы, но мне сложно было бы иметь с тобой деловые отношения.
— Я не понимаю… — Коша зло смотрела в пол.
— Дорогая, — вальяжно продолжил Ринат. — Мужчина владеет миром… женщиной, деньгами, властью. Все, что он делает, он делает для того, чтобы владеть. Он готов сразиться с другими самцами, чтобы получить самку. Понимаешь? Владеть! Понимаешь? Женщина не может сражаться с другими самками, чтобы владеть мужиком. И уж тем более, с другими самцами. Чтобы она ни делала, все равно она — добыча! Бредни про любовь — это для баб… Чтобы им не так тошно было.
— Но… — неуверенно сказала Коша. — Мужчины тоже любят… иногда. Наверно.