Отец сидел за столом и молол в кофемолке перец. На столе белел мукой фанерный лист, а на нём аккуратными рядами выстроились пельмени. Слева были с мясом, посредине — с рыбой, а справа — с грибами. Шумел газ, возле плиты Сенька ворочал шумовкой в кастрюльках. Это у нас такой обычай — варить разные пельмени в разных кастрюлях, а потом в одно блюдо сваливать, поливать маслом, посыпать зеленью, перемешивать. Потом надо подождать, пока все они не пропитаются, и можно разбирать.

Пельмени, конечно, здорово, но я больше вареники с картошкой люблю. И жареные блинчики с курицей. Но пельмени тоже здорово. Бабушка сидела возле холодильника и наблюдала за процессом со скептическим видом.

Матери не было почему-то.

Я устроился за столом.

Как дела? — спросил отец.

Лучше всех, — бодро ответил я. — И зверский аппетит.

А как работа?

Лучше всех, — так же ответил я. — И вызывает зверский аппетит.

Да... Я гляжу, дрова привезли...

Привезли, — тут же сказал я, — дрова привезли. Когда я смотрю на эти дрова, у меня возникает зверский аппетит.

Отец замолчал.

Сенька, когда будет? — спросил я.

Сенька выудил из кастрюли пельмень, подул, слопал целиком.

Готово, — сказал он и принялся вываливать пельмени в глубокую тарелку.

И тут же появилась мать с банкой сметаны.

Я гляжу, уже всё поспело, — сказала мать. — Ну, давайте кушать...

Мать пристроила банку в самом центре стола, после чего достала из буфета стопку тарелок и вилки. Отец вытряхнул из кофемолки перец, наполнил им перечницу, полил пельмени топлёным маслом.

Я устроился за столом первым, не стал терять времени, нагрёб себе побольше пельменей, выковырял сметанный кусок, бросил его сверху, посыпал перцем и стал есть.

Пельмени были хороши, в пельменях, в отличие от рассольников, мать толк знала.

Бабушка поступила по-другому — подтянула к себе всю большую миску и брезгливо сгрузила себе два пельменя.

Отец, мать и Сенька разделили остальное. Я торопился. Пельмени у матери всегда слишком большие, и я их обычно сначала располовиниваю, потом макаю в сметану и в перец, но тут я не церемонился и жевал целиком. Я прекрасно чувствовал, как под потолком сгущается электричество Большого Скандала, и спешил разобраться с завтраком до него.

Кстати, Сенька тоже торопился, Сенька не дурак. Отец и мать ели, как обычно, а бабушка уныло возила пельменем по тарелке, из разорённого пельменного бока вываливались чёрные грибы.

Тесто жёсткое, — сказала вдруг она, и я понял, что это начало.

Бабушка уронила вилку на стол.

Да хорошее тесто, — возразил отец. — И начинка получилась...

Тесто резиновое, в грибах песок. У вас тут что, песчаный карьер?

Мама... — попытался остановить бабушку отец.

Не перебивай, — ледяным голосом сказала бабушка, и отец замолк.

Мы с Сенькой продолжали добивать свои порции, аппетит у отца и матери поубавился. Так им. С бабушкой лучше не вязаться.

Когда тебя окончательно выпишут? — спросила бабушка отца.

Не знаю, наверное, скоро...

Наверное?

Наверное... Доктор сказал, что надо сдать анализы...

А тебе не кажется, что анализы надо было раньше сдавать? Какие ещё анализы?!

Бабушка с силой размазала пельмень по тарелке — чвак!

Мне надо на томографию в Москву ехать...

Тебе не поможет томография, — ухмыльнулась бабушка. — Не поможет...

Она отодвинула тарелку.

Я тебе сколько раз говорила — чтобы не посылали ребят на работу! — сказала бабушка голосом старой учительницы.

Родители дружно поглядели на меня. Я как ни в чём не бывало разбирался с рыбным героем.

Мы что, мало в своё время вкалывали?! — Бабушка прищурилась. — Мы зачем пахали? Чтобы теперь дети на службу ходили?!

Бабушка пёрла как крейсер, мне самому даже страшно стало, показалось, что вот-вот бабушка выхватит из-под стола чёрный революционный маузер и скажет: «Ну что, Козьма, пшеничку-то прятал?» Хотя маузеры — это, кажется, до неё ещё были, во времена прабабушки, тогда друг друга обожали к стенке ставить.

Ты — взрослый мужчина — не можешь обеспечить свою семью! Ты как воспитываешь своих детей?

Мы нормально их воспитываем! — сказали мать и отец вместе.

Кем они у тебя вырастут? Кем? Лесорубами? Могильщиками? Тряпка.

Отец молчал.

Тряпка. И всегда был тряпкой. И бабу себе выбрал... такую...

Ты мужчина или как? — не выдержала мать.

Это у тебя, милочка, надо спросить, — тут же нашлась бабушка.

Мать брякнула вилку о тарелку и выбежала. Отец тоже вскочил.

Беги за ней! Давай! — усмехнулась бабка.

Отец обречённо сел обратно.

Я же говорю, тряпка... — Бабушка закурила и вспомнила о нас. — А вы что тут сидите?! А ну брысь!

Мы с Сенькой не заставили себя ждать, побросали вилки и сдёрнули, отошли к колодцу, чтобы вопли были не слышны, сели на скамейку.

Между прочим, бабка всё тебе завещала, — сказал он.

Что «всё»?

Хибару свою, — заржал Сенька. — И хибару и огород. Так что ты теперь король недвижимости.

Сенька подумал, затем добавил:

Холуй ещё. Мы подрались.

Глава 18

Гарантированное взаимное уничтожение

я насчитал восемь. Восемь разновидностей.

Клубничное, шоколадное, дынное, вишнёвое, апельсиновое, крем-брюле, фисташковое. И восьмой сорт — особый, с печеньем, нарезанным маленькими кубиками, с зелёным изюмом и ещё каким-то незнакомым фруктом, ни на что вообще не похожим, а название так я и вообще не запомнил. Вкусное мороженое.

И отдельный для него холодильник, между прочим. Зеркального цвета, посмотришь, а там кривая рожа, будто пылью подавился.

А можно его ещё так делать. — Упырь достал из холодильника две бутылки, одну оранжевую, другую шоколадного цвета.

В шоколадной оказался, конечно же, шоколадный сироп. Густой, почти чёрный. Упырь соорудил из крем-брюле изрядную пирамиду и залил сверху этим сиропом.

А оранжевый сюда не подходит, — сказал он. — А к твоему подходит, попробуй.

Я взял холодную бутылку апельсинового цвета. На ней было что-то написано по-английски, но читать я не стал, просто свинтил колпачок и залил неизвестное мороженое с неизвестными фруктами неизвестным сиропом.

Надо немного подождать, — посоветовал Упырь, — тогда вкуснее.