когда мальчишка видит, что мне объяснили, о чем он говорит, он умолкает и смотрит на меня. Он снова медленно произносит свою фразу. Убирает руки от груди. Он вовсе не ранен. Он прижимает к груди окровавленную рубашку. Он протягивает эту рубашку мне и говорит еще что-то.

«Мой брат, — говорит он. — Мой брат мертв».

И он снова просит, чтобы я его застрелил. Просит, а потом падает на колени и рыдает. И я его понимаю. Понимаю, потому что у меня тоже есть брат…

Похоже, все то время, пока Бо говорил, я не сделал ни единого вдоха.

Я просто забыл, что нужно дышать.

Брат приподнимает голову и смотрит в темноту. По-прежнему светит один-единственный тусклый фонарь, он светит прямо на Боаза, ему в глаза, но я почему-то уверен, что он сейчас хорошо видит меня. И смотрит он именно на меня.

Представив себе, что здесь в эту ночь только мы с Бо, представив, что он мог бы расслышать мой голос, я мысленно говорю брату, что то, что он сделал в ту ночь, рядом с тем пропускным пунктом, это героизм. Он спас жизнь старшего из братьев. Любой мог бы поддаться панике, ведь все кричали, чтобы Бо пристрелил мальчишку, потому что у того могли быть бомба или граната. Но Бо этого не сделал. Не пристрелил пацана. Не убил!

Ты не сделал этого, Боаз. Ты спас жизнь старшего брата. Ты герой.

Бо снимает крышку с обувной коробки и откладывает в сторону. Наклоняется и достает из коробки листок бумаги.

— Дело в том, — говорит он, — что я не знаю, кто это сделал — я или кто-то другой из наших. Морпех, что стоял слева от меня, или тот, что стоял справа. Я не знаю. И узнать не могу. Но очень может быть, что это я убил младшего брата того парнишки. И любого из тех ребят, которые ехали в том микроавтобусе. — Боаз разворачивает листок бумаги. — У меня тут несколько имен, которые я хочу добавить к общему списку сегодня. Три имени. — И он начинает читать: — Жассим Хассад, шестнадцать лет. Тарек Маджид, шестнадцать лет. И Бишир Амар, пятнадцать лет, брат Вадхара Амара.

Бо снова сует руку в коробку и вынимает сложенный кусок ткани. Это не флаг, хотя на краткий миг такая мысль у меня мелькает, потому что в темноте заметен белый участок. Но этот белый участок всего лишь маленькая часть рубашки, которая не пропитана темно-коричневой, запекшейся кровью, высохшей несколько месяцев назад.

Бо берет рубашку и кладет ее рядом с букетом цветов, оставленных студенткой. Кладет так бережно, словно рубашка сделана из песка и может рассыпаться.

Брат спускается со сцены, а его место занимает другой человек, готовый зачитать еще имена погибших. Бо идет сквозь толпу. Люди расступаются, чтобы его пропустить.

А брат идет прямо, никуда не сворачивая, — туда, где стоим все мы.

А потом происходит всякое такое, что и должно происходить в такие моменты. Долгие объятия. Скупые слезы. Все это напоминает тот вечер, когда Бо вошел в наш дом, никем не замеченный.

А потом все по очереди начинают умолять его. Мама. Абба. Дов. Даже Кристина.

Вернись домой, Боаз. Пожалуйста.

— Вернусь, — обещает брат.

— Так пойдем, — говорит абба. — Прямо сейчас. Я на машине.

Абба! Во все времена человек практических решений.

— Я вернусь, — повторяет Бо. — Но сначала я должен отвезти Джека в больницу. И…

— Мы вас подвезем. И…

Я бросаю на аббу выразительный взгляд:

— Дай ему договорить.

— Сначала я должен отвезти Джека в больницу. А потом, пожалуй, все-таки побуду здесь еще немного. Может быть, попытаюсь собрать себя по кусочкам.

Наступает долгая пауза.

Все отошли в сторону. Рядом, в темноте, стоим только мы — мама, абба, Дов, Боаз и я.

Я хочу, чтобы брат возвратился домой, не меньше остальных. Вот почему я столько прошагал с ним пешком и побывал в разных местах.

Но я не хуже других понимаю, что, проводив Джека в больницу, оказавшись в госпитале и попросив о помощи, которая ему так необходима, Бо по-настоящему начнет свое возвращение домой.

— Пошли, — говорю я и кладу руку ему на плечо. — Прогуляюсь с тобой.

Признательность

Это не книга, которую я написала. Это книга, которую я переписывала. И снова переписывала. И еще раз переписывала. За это я должна поблагодарить Венди Лэмб, моего очень терпеливого блестящего редактора, которая, если бы я ей позволила, обязательно подчеркнула бы красным карандашом слово «блестящего», но, насколько я в этом разбираюсь, мой текст с выражениями признательности она редактировать не может. Так что вот так. Я это сказала. Она блестящей редактор. И я навечно перед ней в долгу. Если бы я пожелала ей отплатить в один прекрасный день, я могла бы постараться стать автором, который не так уж сильно нуждается в ее услугах, но в ближайшее время я такого не предвижу.

Кроме того, я благодарю Лугласа Стюарта, моего литературного агента и дорогого друга, за то, что он постоянно меня поддерживал, давал прекрасные советы — как личные, так и профессиональные, — за его зоркий читательский глаз и просто за то, что он такой замечательный.

А еще спасибо Сету Фишман из «Sterling Lord Literistic». Рут Хомберг, Кэтрин Сотцинг, Меган Хант, Кристен Растелли, Колину Феллингхэму, Барбаре Перрис, Стефани Мосс. Тамар Шварц и всем-всем в «Random House», а особенно Кэролайн Меклер за тяжелый труд и помощь в превращении этого беспорядочного скопления слов в книгу.

Благодарю моих друзей из Сан-Франциско и сам этот прекрасный город за то, что они сотворили мой непростой переход к чудесному путешествию.

А также спасибо моим детям, которые обожают спрашивать, чем я все время занимаюсь за компьютером, и для которых я создаю (в пересказе) адаптированные к их возрасту версии любых историй, над которыми работаю. Спасибо им за то, что они так добры ко мне, что никогда не признаются, что мои истории скучны.

Отдельно спасибо Дэниелу, без любви и поддержки которого я бы ничего не написала, да и вообще мало бы что сделала еще.

И наконец, я хочу сказать спасибо Маркусу Зузаку, который во