— Что же делать? — переспросил Олег, прервав плавное течение речи. — Восстановить правильную структуру, только и всего. Младший офицерский состав контролирует сержантский и рядовой составы, ведя действительно серьезную воспитательную работу, цель которой — наладить должные отношения между солдатами, когда опытные поучают неопытных, а сильные поддерживают слабых. В свою очередь старшие офицеры обязаны искоренить в себе самих и младших офицерах гнусную привычку манкировать своими обязанностями и заниматься мздоимством и воровством. Находящийся на иерархической лестнице ступенью выше, должен нести и, главное, понимать ответственность за того, кто стоит ступенью ниже. Не должно быть даже малой разницы между положениями армейского Устава и действительной ситуацией. Но для этого надобно сделать еще кое-что…

Глазов с жадностью слушал ответ Трегрея, стараясь не пропустить ни слова. Но что-то отвлекало его, сбивало внимание — что-то настойчиво зудевшее откуда-то снизу и сбоку.

— Вся беда в том, — увлеченно говорил Олег, — что здесь ни у кого не ощущается понимания главного. Того основного, для чего они в армии. Не для того, чтобы получать зарплату, довольствие и жилплощадь. И не ради удовлетворения амбиций. А чтобы защищать честь своего Отечества. Но как могут защищать честь Отечества те, кто позабыли о собственной чести? Если бы я не увидел своими глазами, я бы никогда не поверил, что офицер способен на виду у солдат присвоить рулоны туалетной бумаги, этим же солдатам выданные. И подобное ни у кого не вызывает удивления, все эти скотства привычно оправдываются подлой формулировкой: «все мы люди, все мы человеки, всем жить надо». Разве для воина честь не должна быть важнее жизни? Важнее жизни, бессомненно. Тем более недопустимо продавать ее, честь, за такую нестоящую даже упоминания мелочь, как туалетная бумага…

Надоедливое непонятное зуденье, ставшее громче и звонче, несколько отрезвило Алексея Максимовича. Удушающее и давящее чувство вины и безысходности отступило, и в какой-то момент Глазов словно увидел себя со стороны: сидит майор военной контрразведки напротив срочника, с жаром излагающего прописные истины, и, прерывисто дыша, истекает слезами. Когда понимание того, что происходит, полностью овладело им, вытеснив любые другие мысли, Глазов рванулся всем телом, точно в стремлении сбросить сковывающие его невидимые путы.

Он едва не упал со стула. Приподнялся, опираясь о стол одной рукой, а другой утирая мокрое лицо.

Трегрей тут же замолчал. Впрочем, он, кажется, уже договорил — но чем он завершил свои разглагольствования, майор уже не запомнил.

— Ты! — испуганно и зло выкрикнул Алексей Максимович. — Ты!.. Какое имеешь право?!.

— Какое я имею право утверждать то, что утверждаю? — спокойно проговорил Олег, видимо, поняв этот вопрос по-своему. — Вперво, потому что это очевидно. Засим, потому что я точно знаю, как должно быть. И потому что так, как есть сейчас, — до омерзения неправильно. И губительно для Отечества. И страшнее всего, что каждый здесь это понимает, но ничего не может и не желает противопоставить устоявшемуся порядку, поскольку полагает, что за все происходящее ответственность несет не он лично, а кто-то другой…

— Ты!.. — крикнул еще раз Глазов.

И в очередной раз вонзилось в сознание смолкшее было зудение, заставив аж подпрыгнуть.

— Кажется, вам снова звонят, — констатировал Олег.

Алексей Максимович посмотрел на служебный мобильник на столе, потом хлопнул себя по брючному карману и достал мобильник личный, который несколько часов назад поставил на режим вибрации. Отойдя к окну, майор ответил на вызов:

— Алло? Да… просто занят был… Что с голосом? Ничего… работа. Что-то срочное? Как мама? Так… Так… — он ненадолго замолчал, глядя в окно. Потом проговорил: — Хорошо, я перезвоню через пару минут, — и повернулся к Трегрею.

Тот смотрел на него каким-то новым… чуть более отстраненным взглядом.

— Вам звонила ваша дочь? — поинтересовался Олег.

— Что? Откуда ты?.. Ах, да…

— Простите, я невольно подслушал. И узнал ее голос. Голос у Светланы такой… — Трегрей шевельнул бровью, подыскивая нужное слово, — такой… улыбчивый. Будто она говорит сквозь улыбку, — уточнил он.

Но Алексей Максимович меньше всего сейчас был склонен обсуждать голос своей дочери. Он уселся за стол, сцепил пальцы в замок и спросил Трегрея, избегая смотреть ему в глаза:

— Это что было? Гипноз?

— Гипноз? Вовсе нет.

— Тогда что же? Почему я сейчас?.. — майор не договорил, внутри у него все на миг сжалось от приступа стыда — надо же, расплакался, как мальчишка.

— Я лишь помог вам почувствовать то, что желал выразить, — объяснил Олег так, будто не видел в недавнем происшествии ничего необыкновенного. — Потому что я понял — в отличие от многих прочих, вам то, о чем я говорил, небезразлично. Иначе мои слова не вызвали бы в вас столь горячего отклика.

Майор открыл рот, чтобы немедленно и резко возразить, но внезапно понял… нет, не понял — почувствовал: этот чертов Гуманоид прав. Алексей Максимович вытащил сигареты, закурил.

— Сейчас возвращайтесь в расположение… рядовой Иванов, — сказал он. — Еще успеете к разводу. Позже я вас вызову.

— Позвольте еще кое-что, — не вставая, произнес Олег.

Глазов уставился на него… но сразу спохватился и отвел взгляд.

— Я имел возможность побеседовать с майором Кивриным, — сказал Трегрей. — И пришел к выводу, что инцидент с рядовым Сомиком он намерен оставить совершенно без последствий. Так быть не должно. Надобно, чтобы виновные сержанты понесли наказание, ибо иначе они не уяснят, что ответственны за воспитуемых. И это нужно сделать немедленно, не дожидаясь реакции прокуратуры и командования округа. Также подвергнуть вразумлению необходимо старшего лейтенанта Бородина, ибо он несет ответственность за деяния сержантов.

— И так далее, по восходящей, — в тон ему продолжил Алексей Максимович. — Вплоть до министра обороны… Да вы что себе позволяете? — повысил голос майор. — Да вы отдаете себе отчет в том, что говорите?!! — хотел было еще крикнуть он, но осекся.

Парень, безусловно, отдавал себе отчет в своих словах. И действиях. С него станется, если придется — он затеет собственное «вразумление». И что в итоге получится, даже предполагать не хочется. А виноватым останется он, майор Глазов, поручившийся за Трегрея… то есть, за рядового Иванова — перед Самородовым. Да и из конторы, проблемы обеспечены — не справился с заданием.

В этот момент Алексей Максимович на секунду пожалел, что не вызвал наряд полиции. Майор глубоко вдохнул и выдохнул, стараясь успокоиться. Провел ладонью по седой голове. Он вдруг почувствовал сильную усталость. И вследствие этой притупившей волю усталости снова поднялось в нем то губительно острое чувство собственной вины за произошедшее и происходящее. В носу Алексея Максимовича защипало, а горло перехватило. Испугавшись нового приступа, он вскочил, уронил сигарету, вытащил новую…