— Он придет в себя, — пояснил Трегрей. — Приблизко, две-три минуты…

— Бурыба, к дежурному по части! — заорал, надсаживаясь, старлей и сам почему-то поскакал к двери. — Быстро к дежурному! — кричал он на ходу. — Сообщить, что ЧП в расположении!..

— Бессомненно, нужно сообщить, — согласился Олег.

— Нет ни малейшего повода для беспокойства, товарищ полковник, — еще раз проговорил в динамик мобильного телефона майор Глазов. — Все под моим контролем. Пусть Киврин с рядовыми Разоевым и Сомиком работает, а Иванова мне отдайте. Вот и славно, спасибо, товарищ полковник… Да… Да… Сегодня? Во сколько? Хорошо, подъеду. Всего доброго.

Утро выдалось на редкость промозглым. Асфальт, деревья, металлические конструкции спортплощадки, стены строений — все было, казалось, облепленным холодной влагой. Однотонное серое небо прятало солнце, воздух был темен и густ из-за растворенной в нем водяной пыли.

Алексей Максимович подошел к одноэтажной пристройке складского помещения, где годами копились никому не нужные, разобранные на части списанные койки, пришедшие в негодность стулья и тумбочки. Массивная дверь пристройки была закрыта, но не заперта. Кривоватый засов был опущен, а здоровенный амбарный замок — висел на дверной ручке. Топтавшийся у пристройки сержант Бурыба, осунувшийся вследствие бессонной ночи, заметив майора, встрепенулся и вытянулся. Оружия при сержанте не наблюдалось. Видимо, Бурыбу приставили не столько охранять томившегося в пристройке узника, сколько просто присматривать, чтобы тот узник ничего с собой не сделал. В тот момент, когда Бурыба уже начал подносить руку к виску, чтобы приветствовать Глазова, дверь с шумом распахнулась и из складской пристройки выскочил комроты Киврин — маленький, полный, но как всегда неожиданно подвижный для своего телосложения. Киврин поеживался, отплевывался и, брезгливо морщась, бормотал что-то, словно его только что окатили ведром ледяной воды.

— Здоров, здоров, Максимыч! — метнулся он к Глазову, протягивая руку для пожатия.

— Доброе утро, Анатолий Павлович, — ответил майор, отметив про себя и подобострастный тон, с которым обратился к нему комроты, и неожиданно фамильярное обращение (раньше Киврин никогда его запросто «Максимычем» не называл).

— Такие дела творятся в части, с ума сойти! — задержав ладонь Глазова в своей, заторопился Анатолий Павлович. — Просто голова кругом… То побоище в казарме, то вот… срочник Сомик едва не повесился. И Разоев в санчасти… Опять ведь, чего доброго, шум поднимется по поводу разборок на националистической почве!

— Вам Семен Семенович звонил уже? — осведомился Глазов.

— Звонил, как же, — закивал Анатолий Павлович. Он посмотрел на Бурыбу и проделал несколько шагов в сторону, увлекая за собою и особиста. Отойдя на расстояние, на котором, по его мнению, сержант их разговор слышать не мог, спросил, приглушив голос:

— Этот Иванов, который Василий Морисович, твой кадр, что ли, да? Я так понимаю, что да, — не дождавшись ответа, утвердительно произнес Киврин. — Сам Самыч вот не велит вмешиваться… Конечно, Максимыч, я на твою территорию не лезу, но ты и меня пойми. ЧП за ЧП в части — то изобьют кого, то… вешаются вот. И во всех делах этот Иванов замешан…

— Какие же у вас, Анатолий Павлович, претензии к нему? — осведомился Глазов. — В прошлый раз он дерущихся разнимал. Вчера Сомика из петли вытащил.

— А Разоев-то?!

— Что Разоев? Разоев на него сам налетел. Иванов защищался. Да и пострадал ваш Разоев не так уж и сильно — суставы выбитые ему вправили, а других серьезных повреждений у него нет.

Зам. комполка по воспитательной части помотал головой, точно стряхивал с волос воду:

— А спровоцировал-то он Разоева зачем? Как белый день ясно же, что он его спровоцировал! И ведь драться так где-то насобачился… Мансура ухайдакал аж до бесчувствия.

— Ну, на силу всегда сила найдется, — сказал Алексей Максимович, оглянувшись на дверь пристройки. — Я никак не соображу, Анатолий Павлович, у вас что ко мне?

— А то сам не понимаешь! — через заискивающий тон Киврина прорвались иголочки раздражения, впрочем, тут же и спрятавшиеся. — Максимыч, я тебе как на духу… С Сомиком вроде я утряс вопрос. С Разоевым тоже постараюсь разобраться. А этот твой… Морисович… Не зря его Гуманоидом прозвали!

Киврин покрутил в воздухе кистями рук и изобразил на лице крайнее недоумение.

— Я, значит, к нему — выяснять, как дело было, — продолжал он. — А он мне слова вставить не дает! Грузит по полной программе, несет какую-то чушь… То про туалетную бумагу какую-то, то про честь офицера… Шпарит, будто передовицу из «Красной звезды» пересказывает. И, главное, еще с гонором таким! Будто это я — рядовой-срочник, а он — майор, комроты, заместитель командира полка! Поучает! Он нормальный вообще? В смысле — мозгами? А?

— Вы считаете, медкомиссия в военкоматах настолько некомпетентна, что отправит служить душевнобольного? — сказал на это Глазов.

Анатолий Павлович осекся. Пристально, прищурясь, посмотрел на особиста… Затем вздохнул и заговорил снова, теперь голосом обычным, не с подобострастием и без скрытого раздражения:

— Не надо, майор, со мной так. Давай откровенно… О том, что у вас с Самородовым последнее время вполне деловые отношения, почти все офицеры уже в курсе — уж я точно знаю. Так что, мы в одной лодке с тобой, майор. А если так, на хрена нам ту лодку раскачивать? Случись чего, все вместе огребать будем. И я, и комполка, и ты тоже — поскольку ты с ним завязан… по, скажем так, внеслужебным делам. Поэтому ты своего Морисовича угомони. Что хочешь делай, но пусть он заткнется и не выступает больше. А еще лучше — устроить ему перевод в другую часть. Куда-нибудь в Сибирь поглубже, чтобы он там медведям свои пламенные речи толкал. С Сомиком и Разоевым я, как говорил, вопросы порешаю, но этот твой тип явно горит желанием погеройствовать — всех под злодеев подвести и разоблачить. Доступно излагаю, майор?

— Доступнее некуда, — ответил Алексей Максимович.

— Ведь того и гляди, в военную прокуратуру сообщит, — добавил еще Анатолий Павлович. — Чудо, что до сих пор не сообщил.

— Не будет он никуда сообщать, — проговорил Глазов. — Он сам разбираться будет.

— С чего это ты взял, что сообщать не будет?

Алексей Максимович и сам не знал, откуда в нем взялась эта уверенность. Поэтому и не ответил ничего.

Киврин еще раз воткнул под косматые черные брови Глазова остро пытливый взгляд, многозначительно кивнул особисту и, резко развернувшись, затрусил прочь. Поглядев Киврину вслед, на его подпрыгивающий круглый зад, Алексей Максимович испытал сильное желание выругаться, но сдержался. Он вернулся к двери пристройки, которую сержант Бурыба уже успел закрыть и привалить засовом.

— Открывайте, — коротко приказал Глазов сержанту, который уже успел запереть дверь за Кивриным.

Бурыба залязгал ключом, распахнул дверь и посторонился, предполагая, что майор намеревается войти внутрь. Но Глазов не двинулся с места.