Сергей Петрович Боткин позднее будто пропагандировал обратное:

— Когда человек лежит на правом боку, сердце как бы висит и не отдыхает в полную меру.

Дёринг не жалел быстро засыпающего Константина Петровича и тормошил без малейшего угрызения совести:

— Я знаю, господин Победоносцев, что вы прилежный ученик, но вы обязаны выполнять также и мои рекомендации. Извольте повернуться на правый бок. Извольте, извольте, не капризничайте!

И он поправлял сползавшее одеяло. Рыжая и очкастая нянька, явно немецкого образца, имела прочные представления об обязанностях гувернера. Неплохой малый, невредный, одинаково ровный что с православными, что с лютеранами или католиками.

Теперь и Константин Петрович при цесаревиче будет в некотором роде — по юридической специальности — выполнять обязанности Дёринга.

Комичное сравнение с немцем в золотых очках всплыло в сознании сейчас вовсе не потому, что он поправил свои — черепаховые — на переносице, стянув перчатку, а по иной причине. При первом свидании с маститым археологом графом Сергеем Григорьевичем Строгановым, которому император доверил руководство воспитательным процессом, Константин Петрович услышал массу комплиментов в свой адрес. Граф к беседе подготовился тщательно. На миниатюрном изящном столике, рядом с креслом, в рабочем кабинете генерал-губернаторского дома лежали книжки «Русского вестника», оттиски отдельных статей и, очевидно, конспекты лекций, читанных в университете и переписанных для бывшего попечителя учебного округа каллиграфическим секретарским почерком. Граф подбирал педагогов для цесаревича с нечасто встречающейся внимательностью. Разумеется, он не сумел отыскать такого наставника, какого император Николай Павлович пригласил для своего наследника: второго Жуковского Россия не создала. Набило оскомину прозвище отца-императора — Палкин. Палкин-то Палкин, а к сыну не Аракчеева пристегнул — поэта, как и Стасюлевич, влюбленного в Европу и иноземные языки, Богу душу отдавшего вдали от неласковой родины.

— Но я надеюсь, — произнес граф в тот день с улыбкой, — что совместными усилиями лучшие умы державы в какой-то мере заменят нам автора «Светланы» и «Певца во стане русских воинов». — И прибавил без тени сарказма, но с не проясненным до конца оттенком: — Вашими коллегами назначаются Сергей Михайлович Соловьев и Федор Иванович Буслаев.

Сергея Соловьева граф издавна ценил высоко. Еще студентом его заметил Михаил Петрович Погодин и решил, что по окончании курса одаренный юноша вполне способен перенять заведование кафедрой. В советском вузе подобное стремительное восхождение было бы немыслимым. Авторитет Погодина подкреплял мнение Строганова. Когда брат графа Александр Строганов вместе с семейством отправлялся за границу, Сергей Григорьевич рекомендовал молодого кандидата и в попутчики, и в наставники. Благодаря поддержке интеллигентного и богатого рода Соловьев прослушал курс лекций в Берлинском университете, побывал в Праге, где беседовал с крупным знатоком славянства и России Шафариком, и наконец осел в Париже, сочинил там магистерскую диссертацию, параллельно посещая лекции Ампера, Кинэ, Ленормана, Мишле и мятежного поляка Адама Мицкевича. Словом, попечитель Московского учебного округа еще до занятия генерал-губернаторского кресла опекал Соловьева, закономерно считая его надеждой отечественной науки. Будущий автор необычайно глубокого и честного труда о прошлом России усвоил новейшие принципы европейского исторического исследования отнюдь не в ущерб национальным интересам. Сказанное о Соловьеве в значительной степени можно отнести и к Буслаеву. И вот в эту когорту преподавателей, которым выпала судьба сформировать пластичное сознание императорского наследника, попал и Победоносцев. Выбор Строганова нельзя назвать случайным, что Константин Петрович понимал в глубине души. Как тут отказываться?

Строганов не раз присутствовал на лекциях Константина Петровича в университете и даже обсудил с ним кое-какие законоведческие положения, сформулированные и выраженные не только устно в аудитории, но и печатно.

— Не скрою от вас, господин Победоносцев, что меня весьма привлекает в вашей педагогической деятельности осторожность и некая раздумчивость, с какой вы преподносите ту или иную идею слушателям. Я знаю, что меня иногда упрекают в консерватизме, но я не ратую отнюдь за сохранение status quo! Я лишь призываю к обоснованному и постепенному движению вперед. Я полагаю, что наследнику не худо было бы познакомиться во время занятий и с вашими статьями. Они несколько поубавили бы либеральный, присущий его мягкой и чувствительной душе пыл. Я считаю, что будущий император должен быть милостив и добр, но он должен оставаться твердым в убеждениях. А Никса склонен к мечтательности и фантазиям, что, впрочем, очень нравится господам Кавелину и Стасюлевичу. Они данники нашей бурной и неустойчивой эпохи. Цесаревич весьма благоволит особливо к Константину Дмитриевичу.

При очередной встрече, когда Константин Петрович в конце концов согласился на переезд в Петербург, Строганов удивил его точным воспроизведением маленького фрагмента из лекции, преподанной студентам не так давно.

— Я уверен, что ваша деятельность в столице будет весьма полезной для России в целом. Ваше мнение о критике старых законов я вполне разделяю. Умно, тонко и осторожно. Я не выполнил бы пожеланий государя императора, если бы отверг вашу кандидатуру и не сумел бы сломить вашего — понятного и объяснимого — сопротивления. Но я просто не мог игнорировать в нынешнюю эпоху правоведа, который искренне желает… — и тут Строганов прервал речь, взяв со столика оттиск, — «…чтобы критика старых наших законов, относящихся к недвижимой собственности, критика, особенно усилившаяся в последнее время, приступала осторожней к оценке исторических явлений нашей жизни». Впрочем, ваш постулат я отношу не только к недвижимой собственности. Вы правы, когда говорите: «Страшно осуждать, разрушать то, что еще не вполне понято».

Финальную фразу граф повторил почти наизусть, не справляясь с бумагами. «Он уловил самую суть», — мелькнуло у Константина Петровича. Самую суть облюбованной и отлитой в чеканную форму мысли. Впоследствии она, эта мысль, стала опорной в подготовленном к печати «Курсе гражданского права».

— Я польщен, ваше сиятельство, и тем, что вы меня рекомендовали в качестве преподавателя, и тем, что вы столь внимательно слушали мою лекцию. Совершенно очевидно, что, покуда не изменился общий строй, исправлять его в отдельных частях можно только в лад, а не в разлад, иначе весь механизм от неподходящих улучшений может прийти в расстройство и станет неспособен удовлетворять насущным целям и потребностям, для коих он существует. Как цивилист, я должен особо подчеркнуть, что это общее положение становится решающим, когда касается столь громоздкого аппарата нашего законодательства. Закон очень трудно провести, но еще труднее и небезопаснее отменить.

Граф смотрел на Константина Петровича пристально и с приязнью, а тот отвечал не менее благожелательным и благодарным взглядом. Конечно, Строганов не Жуковский, не обладает таким нравственным авторитетом и среди друзей своих не числит великих поэтов и художников, но он весьма образован и принадлежит к мощному роду, основавшему и укрепившему государство Российское. Осторожность Строганова — не свойство робкого и нерешительного характера, трусости или эгоизма, а результат приобретенного опыта и, что немаловажно, итог скрупулезного изучения опыта предшественников. Недаром главное его увлечение — археология. И внешний, и внутренний аристократизм лишь прикрывал психологическое ядро — старинную хватку поморских крестьян, добившихся высших степеней ни на один день не прекращающимся трудом и разумной бережливостью. В эпоху Ивана Грозного Строгановы уже были богатейшими солеварами. Обширные пустые земли по Каме и Чусовой принадлежали предку нынешних царедворцев Аникею Федоровичу, который и населил их новоприходцами, призывая со всех сторон. Посаженных на тягло и записанных в податные поземельные книги, правда, выдавал в соответствии с царским указом, скрывая беглецов, когда удавалось, если были неленивы и крепки телом. После драматического восшествия на престол Романовых с верных Строгановых потребовали сверх 16 тысяч окладного налога еще 40 тысяч рублей авансом, в зачет их будущих казенных платежей. И ничего, выдержали! Кредитовали царя Михаила Федоровича купцы наряду с Троице-Сергиевым монастырем — с принуждением, конечно. А до того войско Ермака Тимофеевича снаряжали и отправляли на борьбу с татарами, и Сибирь разбойная да мятежная им покорялась как дитя малое. В конце XVI века за оборотистыми братьями считали до 300 тысяч рублей наличного капитала, чуть ли не 15 миллионов, если перевести сумму на конец XIX века.