Как происходит овладение навыком или умением? На протяжении большей части истории обучение в среднем детстве (middle childhood), то есть в возрасте примерно от шести до одиннадцати лет, означало вовсе не формальное школьное образование, а ученичество (apprenticeship). Ребенок осваивал новые навыки неформально, внутри семьи или за ее пределами (во втором случае ученичество начиналось позже и было более формальным). Большинство жителей Земли в то время были либо охотниками-собирателями, либо крестьянами, а охоте и собирательству, как и сельскому хозяйству, дети обучаются, помогая взрослым, – это и сегодня так[215]. Дети также осваивали более специализированные навыки, поступая в ученики к ремесленникам и торговцам.

Дошкольники демонстрируют некоторые начала подобного ученичества, когда подражают окружающим. Антропологи и исследователи психологии культуры, не говоря уже о родителях, видят, как даже совсем маленькие дети пытаются подражать всему, что, как они видят, делают их близкие – будь то обращение с мачете или выпекание оладий. Но если дошкольники, в сущности, просто играют во все эти взрослые навыки, школьники начинают осваивать их по-настоящему. Печь оладьи вместе с двухлетним малышом – это куда более хлопотное и трудоемкое занятие, чем делать это самому, но к восьми-девяти годам дети уже способны по-настоящему делать работу по дому. Ученичество – это в равной мере и игра, и работа.

Дети школьного возраста наблюдают и подражают так же, как и дошкольники. Но они особенно эффективно научаются, когда взаимодействуют с очень компетентными взрослыми в характерном цикле проб и ошибок[216]. Ученик или ученица внимательно наблюдают за работой мастера, а затем решаются выполнить простую часть навыка – скажем, перемешать кушанье в горшке, вырезать элемент выкройки или грубо обтесать заготовку для дальнейшей плотницкой работы. Мастер, в свою очередь, комментирует действия ученика (часто весьма критически) и предлагает ему (или ей) повторить эти действия еще раз. С каждым новым циклом подражания, практики и критики ученик или ученица действуют все более умело и постепенно допускаются к исполнению все более сложных частей рабочего процесса (приготовить соус бешамель, сделать вытачки на лифе, соединить детали с помощью шипа и гнезда).

Эти повторяющиеся циклы ученической практики могут быть весьма изматывающими. Японская дзенская притча рассказывает о юноше по имени Матаюро, который страстно хотел учиться у великого мастера фехтования Бандзё[217]. Однако Бандзё вместо того, чтобы сразу же начать учить Матаюро обращению с мечом, отправил его на кухню резать овощи. В первый же день, когда Матаюро резал редис, Бандзё внезапно, без предупреждения, напал на ученика и больно ударил большим деревянным мечом, ничего при этом не объяснив. Потом это повторилось снова, а потом снова, и так продолжалось месяц за месяцем, и каждый раз Бандзё нападал все более неожиданно. К концу третьего года, проведенного в кухне, Матаюро был постоянно настороже и держал ухо востро, готовый в любой момент пригнуться. Тогда и только тогда наставник Бандзё объявил, что Матаюро может приступать к тренировкам. Разумеется, из Матаюро получился величайший мастер фехтования во всей Японии.

Один мой знакомый журналист рассказывает похожую историю о том, как его учили писать новости для радио. Начинал он в качестве самого юного и самого неопытного члена группы копирайтеров, сидевших в захламленной комнате при студии ночных новостей. Вечно всклокоченный, всегда немного пьяный и крайне язвительный старый редактор отрывал от ленты телетайпа (это было в незапамятные времена) кусок с новостью и выдавал его новичку, приказывая превратить новость в подводку для радио. Ученик лихорадочно переделывал текст и сдавал редактору. Четыре раза из пяти редактор рявкал: “Чушь собачья!” – и швырял работу в мусорную корзинку. Но время от времени он все же бурчал нечто одобрительное и швырял текст в коробку “Входящие” у себя на столе. Постепенно старый редактор стал чаще принимать тексты новичка и реже браковать их. Наконец больше половины подводок признавались годными для эфира. Как в свое время ученик фехтовальщика, наш журналист вдруг обнаружил, что каким-то образом научился писать тексты для радио.

Разумеется, мы не хотим, чтобы школьное обучение выглядело именно таким образом. Однако эти истории вполне могут служить назидательными притчами о том, как упорная практика ученичества приводит к подлинному мастерству. Многие из самых продвинутых и эффективных учителей, даже в современной школе, используют элементы подобного старинного ученичества. Однако ирония заключается в том, что подобные учителя чаще ведут факультативные предметы, а не обязательные. Строгий, но обожаемый учениками бейсбольный тренер или требовательная, но вдохновенная учительница музыки дают детям возможность учиться именно таким способом.

Дети из бедных городских кварталов склонны сосредоточиваться на спорте и на музыке – пусть даже эти умения со значительно меньшей вероятностью, чем изучение математики или естественных наук, помогут им в будущем заработать на жизнь. Возможно, это отражает нереалистичные ожидания, поощряемые современной культурой. Но я думаю, что это также отражение и того факта, что спорту и музыке легче обучить методами традиционного ученичества, чем математике, естественным наукам или литературе.

Не существует веских оснований, по которым балет или баскетбол должны преподаваться методом ученичества, а естественные науки или математика – нет. Любой ученый подтвердит вам, что его профессия точно так же требует навыков, добытых упорным трудом, как и игра в теннис или на фортепиано. В аспирантуре, где мы по-настоящему учим заниматься наукой, мы пользуемся теми же методами, что шеф-повар или портной. Мои студенты начинают как ученики: пишут легкую часть какой-нибудь научной статьи или проводят вспомогательные исследования в рамках какого-либо крупного гранта, а затем постепенно поднимаются на уровень, когда им по силам самостоятельно разработать и провести оригинальный эксперимент. И хотя я не использую в учебном процессе деревянные мечи – и даже корзины для бумаг, – мне не раз говорили, что комментарии, которые я в режиме исправлений делаю на рукописях аспирантов, бывают весьма свирепыми.

Точно так же обстоит дело и со второй моей профессией, писательством. Писательское мастерство осваиваешь, когда пишешь, снова и снова, особенно в сотрудничестве с хорошим редактором (знаменитый экономист Джон Кеннет Гэлбрейт говорил, что спонтанной, непосредственной интонации, за которую его так хвалят критики, ему обычно удается добиться, переписывая черновик где-то в девятый раз).

Но многие ли дети на самом деле получают возможность отточить навыки в естественных науках, математике или написании сочинений? Или хотя бы понаблюдать, как работают математики, ученые или писатели? Сколько учителей математики или писательского мастерства в обычной средней школе так же хорошо владеют навыками своей профессии, как ими владеет обычный бейсбольный тренер? И даже если учитель – настоящий мастер своего дела, то многим ли детям удается воочию увидеть, как он работает: пишет эссе, разрабатывает новый научный эксперимент или решает новую, незнакомую ему математическую задачу?