Неужели она покраснела?

— Тебе точно не нужна эта книга? Я могу и в библиотеке взять. Я покупаю книжки только потому, что это условно оправданная трата денег — такая же приемлемая форма шопинг-терапии, как покупка си-ди с классикой. Одни девочки покупают туфли, другие — книги. Так родительскую кредитку и просаживаю. — (Неужели она нервничает?) — У меня даже не до всех руки доходят. Но книги — это еще и лучшая деталь интерьера. И еще очень круто знать, что они у меня есть. Это как бескрайние возможности, понимаешь? Вот почему книжные магазины стали такими популярными. Это консьюмеризм, за который не стыдно. — И снова эта кривая ухмылочка.

— Да, я понимаю, о чем ты. Я точно такой же. — (Ну не задрот ли?) — Слушай… э-э…

— Сэди. Сэди — это я.

— Сэди. Круто! А почему ты по нему решила диплом писать?

— Господи, это долгая история. Мои родители. Даже скорее мама. Он ее любимый писатель. Прикол, да? Кого читают мамы? Ну, Даниэлу Стил. В лучшем случае — Джейн Остин. А я выросла на его детских книжках, ну знаешь, трилогия «Капутоль» про эту пацанку Дульсе и ее команду? Потом перешла на его детективы и с ума сходила по Антонио Астигу. Да так долго, что стыдно сказать. Я хотела стать детективом, как он. Обожала его «миднайт спешл» с перламутровой рукояткой, навороченные баронги и клеша и еще эту его фразу: «Oh, pare, akala mo astig ka? Ästig ako!» Это же как «Грязный Гарри» с Иствудом. «Ты думаешь, ты крутой? Крутой — это мое второе имя!» Хе-хе. Я тут недавно перечитала все это. И поразилась: как я могла не считывать все, что там скрыто между строк? Все это метаповествование. Родители хотели, чтоб я читала филиппинскую литературу. Национальное самосознание. Ничего не поделаешь — семидесятые.

— Мои-то… хм… были более консервативные. К сожалению.

— У тебя здесь семья или ты просто приехал на время из Большого Яблока? — Произнося «Большое Яблоко», она сложила ручки, как в танце шимми.

— Нет, семьи нет. Приехал на время, да.

— А почему Нью-Йорк — это Большое Яблоко? И правда, что это город, который никогда не спит? Слушай, а ты куришь? Ну, сигареты то есть. Ха. Может, выйдем на улицу на минуту? В дождь красиво.

— А ты разве не на презентацию пришла?

— Не, я уже отстрелялась. Я пришла только к своему преподавателю поэзии. Не, ну не то чтобы… Ха-ха! Еще подумаешь, что я Лолита какая-нибудь.

— Ло-ли-та. Свет моей жизни, огонь моих чресел.

— Мм? Это типа цитата? В Атенео я тоже на писательском мастерстве. Папа, конечно, был в шоке. Но знаешь, как это бывает: читать мне нравится, так, может, писать тоже не скучно. Путь наименьшего сопротивления. Подожди, тебя-то как зовут?

— Да, прости. Я — Мигель. Мигель Астиг. Шутка.

Она сдержанно смеется. Я рассчитывал на большее. Мы идем к кассе, она расплачивается за книгу. Выходим, стоим под навесом. С углов беспрерывным потоком льет вода. Границы света и тени в прямоугольном пространстве создают ощущение, будто мы находимся в картине Эдварда Хоппера[127]. Сэди отдает мне книгу, вставляет мне в рот «Мальборо» и щелкает зажигалкой «Зиппо» с пин-ап-девицей на боку. Мне нравится курить, но как следует я никогда не затягивался. Поэтому, наверное, вопреки своей увлекающейся натуре, заядлым курильщиком так и не стал. Мне просто нравиться делать что-то, ничего при этом не делая. Но ей я говорю совсем другое:

— Знаешь… э-э… Сэди, Джон Чивер[128]уделял внимание деталям — в частности, как люди курят. В одном из интервью он вспоминал, как на похоронах его друга молодая вдова «курила так, будто сигареты были тяжелые». Мне это как-то врезалось в память.

— Да, круто, — говорит она.

Она пытается изобразить курение тяжелой сигареты, медленно поднося ее ко рту слегка дрожащей рукой.

— А ты в курсе, что имя Сэди…

— Ага, песня «Битлз». Только не пой. Я, кстати, довольна, что они распались. Иначе Джон не написал бы свои главные песни.

— Да нет, я хотел сказать, что Сальвадор…

— Знаю. У него есть персонаж по имени Сэди. В «Европейском квартете». Моя мама его обожает. Она читала всю серию в последние месяцы беременности и прикололась от Сэди, какая она своевольная и дерзкая. Я почти уверена, что меня и назвали в честь этой распутницы. Когда я вылезала из утробы, то выла, как подстреленная собака. Папа, правда, говорит, что имя от «Битлз». Ну, по крайней мере, в честь святой меня не назвали. Бля, пардон. Я просто того… атеистка.

— Слава богу, — смеюсь я. — Меня «Мигель» вполне устраивает. Меня назвали скорее в честь пива, нежели в честь архангела. Как это: «Нет Бога, и Мария мать Его»?

Сэди улыбается и покачивает головой.

— Кто ж это? Сантаяна, по-моему, верно?

— Гитарист? «Ойе комо ва»[129], — напевает Сэди.

— Нет, да бог с ним. Бог умер, да и был ли Он когда-нибудь? Ты наверняка еще и веган и кофе покупаешь только тот, что выращен свободными тружениками, без эксплуатации. А такое слыхала: «Компромисс — это когда все остаются недовольны»?

— Не-а.

— На самом деле у Криспина была девушка по имени Сэди. Сэди Бакстер, американский фотограф. У нее есть очень крутые работы, на самом деле. — Начинаю повторяться. — Можешь на самом деле посмотреть в интернете, набери «Сэди Бакстер». Он так сильно ее любил, что это подорвало их отношения. Красиво, на самом деле.

Она кивает и поджимает губки. Ей, вообще, интересно? Она куда милее Мэдисон. Она миниатюрнее, ее можно было бы схватить по-мужски в охапку и унести куда-нибудь. Кроме того, она, очевидно, более начитанна. Но, черт побери, почему я всегда западаю на девушек, с которыми у меня нет шансов?

— Бля! — Сэди встрепенулась, как будто кто-то кольнул ее сзади. — Не знаешь, который час? Я должна быть дома к ужину в семь.

— Без десяти семь. Интересный маневр.

— Как ты меня раскусил!

Она бросает сигарету и тушит, наступив модным шлепанцем с филиппинским флагом. Мой взгляд останавливается на ее ножке. Ногти аккуратно выкрашены в поросячье-розовый, ступня нежная, как у кролика, совсем не такая, как у Мэдисон. Я теряю дар речи.