Луна уже закатилась, а может, еще не взошла, а то и не должна была вставать вовсе, когда я отправился на знакомую помойку возле Гудзона и сжег три ящика с рукописями старого баклана, потрепанного грифа, дряхлого коршуна. Я смотрел, как полыхает моя книга. И превращается в дым. Я понимал, что оставить эту книгу нашим детям — значит передать им позорный столб с полным списком прегрешений предков. В ту ночь я спал как убитый, как много лет уже не спал.

Наступило утро, я вернулся к письменному столу и заправил свежую страницу в свой верный ундервуд. Я не знал, что собираюсь написать, знал только, что — на этот раз уж точно — это будет памятник. Со всеми вытекающими. Я сидел, закрыв глаза, положив кончики пальцев на мягкие углубления клавиш. Внизу под моим окном дверь решительно распахнулась, и оттуда один за другим посыпались голоса вперемешку с музыкой, звоном посуды, знакомыми и любимыми ароматами. Воспоминания о моем юном ученике слились воедино и, хлынув сплошным потоком, проделали себе русло по незнакомым им территориям.

Ведь, кроме юности, у него ничего и не было. Обладая мальчишеской внешностью человека, чей переход от отрочества к старости происходит почти незаметно, он двигался со стыдливой неуверенностью, зато писал самозабвенно, со страстью, часто бьющей через край. Он любил драные расклешенные джинсы, клубные пиджаки в тонкую полоску и футболки, надписи на которых были, похоже, призваны символизировать некоторые важные аспекты его личности: «YOUR CHIYAS OR MINE?»[207]или «JIM LEHRER FOR PRESIDENT»[208]. Он бесконечно опаздывал на семинары и придумывал неправдоподобные оправдания. Он слишком быстро говорил, глядел искоса и не стеснялся обрушиваться на произведения своих однокурсников и высмеивать их идеи. Встречных симпатий он тоже не вызывал.

Я вдруг принялся строчить, и молоточки моей машинки поливали что твой дождь по крыше. Я представил его и отцом, и сыном, и святым духом. Чтобы разгадать тайну его жизни, я начал с достоверности его смерти. Его распластанное тело обнаружили плывущим на спине по мутному разливу вышедшей из берегов реки Пасиг.

Из множества возможных вариантов я отобрал те, из которых складывалась история. В сложном построении событий, приведших к гибели мальчика, стали прослеживаться параллели, даже некоторая симметрия, возможно, потому, что сам процесс повествования придает хаосу бытия определенное изящество, постижимую, внятную красоту. Да разве так уж жалок потерянный старик, пытающийся найти концы и связи, чтобы объяснить себе собственный выбор?

Мальчик стал мужчиной. Молодой мужчина — в этом образе сходятся все обещания жизни. Проведя за машинкой все четыре времени года, я навеки связал его существование со своим. И в эти вымышленные возможности, переплетенные с возможностями вымысла, я вписал свою непрожитую жизнь.

Вот оно, мое возвращение. Эти последние слова я пишу по дороге к дому.

К дому для тех, кто остался от моей семьи.

К дому моей дочери, которую я увижу, если будет на то ее воля.

К дому, с пониманием, что просвещенным становишься, только когда начинаешь все сначала и при этом тебе кажется, что это точно конец.

Криспин Сальвадор, на пути в Манилу, 1 декабря 2002 г.

Мою благодарность невозможно упорядочить и уместить на этих страницах. Но я, как настоящий филиппинец, попробую.

Огромное спасибо моим родителям за данную мне жизнь; а моим братьям и сестрам (включая сводных) за то, что наполнили эту жизнь любовью, безмятежностью и смехом.

Моему наставнику, соратнику и другу, который был таковым задолго до начала работы над этой книгой, отредактировал все ее варианты и которому я обязан почти всем, что знаю о литературе. Моим редакторам: Эрику Чински, моему боевому товарищу, который огнем и карандашом терпеливо доводил этот труд до ума; Николь Уинстенли, Полу Бэггали и Мередит Кёрнау, которые так верили в мою работу, что мне оставалось быть лишь просвещенным; а также моим иноязычным редакторам — как мы говорим на тагалог — саламат. Нельзя не упомянуть людей (технических редакторов, ассистентов, переводчиков, дизайнеров и пр.), которые сделали из моей рукописи книгу.

Моим агентам: Питеру Штраусу и Мелани Джексон, моим верным друзьям и неизменным проводникам в издательском мире, а также Лоренсу, Стефену и ребятам из литературного агентства «Rogers, Coleridge and White» за то, что распространили мою книгу по всей планете.

Моим учителям: из колледжа Атенео в Маниле, ответственным за светлую сторону моего существа; преподавателям литературного отделения Колумбийского университета, обучившим меня ремеслу, и, конечно, Аделаидского университета, без поддержки которых эта книга не увидела бы свет. Все мои достижения — это успех моих учителей, в особенности Пола Гоу, Рофель Брион, Д. М. Рейеса, Данто Ремото, Джинга и Тони Идальго, руководителей моего диплома Джессики Хейгдорн, Хаиме Манрике, Джонатана Ди, Виктории Редель, Алана Зиглера; а также кураторов моей кандидатской Ди Швердта, Брайана Кастро, Бена Маркуса и главным образом Ника Хосе.

Спасибо организаторам премии Паланки и «Азиатскому Букеру» (Man Asian Literary Prize), которые задолго до публикации сочли мою книгу достойной.

Выражаю признательность доктору Деборе С. Голдман за то, что объяснила мне, что любая незаурядность оказывается в ряду других, Клинтону Паланке за сподвижничество и Мануэлю Кесону III за его неутомимую работу, помогающую объяснить нам нашу страну. Конраду и Лорен pour l’amour sans condition[209]. Ароматной Марихе за долгую память. И моим друзьям за то, что они часть той жизни, из которой я черпаю вдохновение.

Главное я, конечно же, приберег под конец. Я благодарю Эдит — моего друга, ma vie[210], aking pangarap[211], — без которой эта работа была бы немыслима, без которой я никогда бы не увидел, как прекрасен этот мир.