Врангель снова что-то вычеркнул в тексте и торопливо вписал новое. После этого продолжил читать:

— В осознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности. По моему указанию приступаем к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделяет с армией её крестный путь: семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и остальных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.

Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для её эвакуации суда уже стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделаю всё, что в пределах сил человеческих.

Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как и всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.

Он поднял глаза на своих слушателей и последние строки не прочитал, а произнес вслух по памяти:

— Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье. Генерал Врангель…

Врангель встал из-за стола.

— Вот и всё! — устало сказал он. — Осталось самое тяжелое: эвакуация.

— Неужели не осталось ничего иного? — спросил Шатилов.

— Этот вопрос задаете мне вы — начальник штаба? — укоризненно сказал Врангель. — Всяческие фантазии пусть остаются влюбленным. И Слащеву. Нам же с вами надлежит исходить из суровых реалий.

— Да, конечно. Я понимаю, — торопливо согласился Шатилов. — Я и сам кое-что набрасывал, для памяти. Но не думал, что когда-нибудь пригодится. Сейчас принесу.

— Не торопитесь!

Врангель передал прочитанное Уварову:

— Пожалуйста, Михаил Андреевич, найдите в городе типографию, пусть напечатают хотя бы двести экземпляров. И пусть позаботятся, чтобы шрифт был крупный и текст хорошо читаем.

— Я понял, ваше превосходительство, — и Микки пошел по кабинету к выходу.

Врангель остановил его уже у двери:

— К завтрашнему утру это письмо должно быть распространено по Крыму.

— Будет исполнено, ваше превосходительство! — и адъютант вышел.

Оставшись наедине с Шатиловым, Врангель вернулся к прежнему разговору:

— Правильно ли вы поняли смысл моего письма, Павел Николаевич? Это ещё не конец борьбы. Мы продолжим её. Но солдаты и офицеры, уверенные в безопасности своих семей, станут действовать более самоотверженно. Даже если мы не выиграем это сражение, у нас все же появится время для спокойной, без паники, эвакуации лиц означенных мной категорий.

— Я рад услышать эти слова, ваше превосходительство, — тихо, но с некоторой экзальтацией, прошептал Шатилов. — Безусловно силы у армии утроятся. И, быть может, нам всё же удастся отстоять Крым.

— На всё воля Божья… — как-то неопределенно сказал Врангель и после небольшой паузы вдруг заговорил иным, уверенным и решительным, голосом: — Думаю, следует перебросить в район Юшуни Третий Донской корпус и конный корпус Барбовича. Причем корпус Барбовича разумнее всего направить в стык между Пятьдесят первой и Пятнадцатой большевистскими дивизиями. — Врангель подошел к карте, взмахнул над нею карандашом. — Здесь против нас стоят махновцы. Надеюсь, Барбович легко смахнет их в Сиваш. А донцы и дроздовцы зайдут большевикам с флангов.

— Отличная мысль, — согласился Шатилов.

— На светлое будущее слишком уж рассчитывать не следует, — сказал Врангель. — Но это может дать несколько так нужных нам дней, чтобы достойно и без спешки провести эвакуацию.

— Вот только… Я вам докладывал. Мы с адмиралом Дюменилем как-то прикидывали. Чисто теоретически… — Шатилов колебался. Ему не хотелось разрушать так хорошо выстроенный план главнокомандующего, но и утаивать от него он ничего не имел права.

— Ну и к чему вы пришли?

— Боюсь, у нас может не хватить плавсредств, чтобы вывезти всех желающих. Я полагаю, надо к тому же ещё иметь и резерв. На самый черный случай, если придется эвакуировать армию.

Врангель ничего не ответил. Он вернулся к столу, сел и долго молчаливо перебирал на столе бумаги. Затем спросил:

— Адмирал Дюмениль уже в Севастополе?

— Да. Прибыл сегодня ночью из Константинополя на эсминце «Алжирец».

— Пожалуйста, велите разыскать его. Я хотел бы безотлагательно с ним встретиться.

Шатилов согласно кивнул головой и вышел.

* * *

Врангель ждал командующего средиземноморской эскадрой адмирала Дюмениля, время от времени нетерпеливо поглядывая на часы. Шатилов доложил Врангелю, что Дюмениль уже извещен о желании главнокомандующего срочно с ним встретиться.

Но шло время, а адмирала всё не было.

Врангель чувствовал себя униженным, в нем закипала злость. Такого за время их сотрудничества ещё никогда не было. Дюмениль всегда был пунктуален, а тут вдруг… Что это? Плевок в лицо? Похоже, адмирал показывает ему, что ни он сам, Врангель, ни его доживающая последние дни на крымской земле армия больше не представляют для Франции никакого интереса. Иначе, как ещё можно понимать это оскорбительное ожидание?

Но положение у Врангеля было безвыходное, и поэтому приходилось терпеть и ждать. Весь исход его армии из Крыма был сейчас во власти адмирала.

Адмирал Дюмениль, бодрый, громогласный появился в кабинете ожидавшего его адмирала далеко за полдень. Его сопровождал сутулый хилый очкарик в штатском.

— Извините за некоторое опоздание, — на плохом русском произнес Дюмениль, и представил своего спутника. — Мой… как это… перевозчик.

— Переводчик, — поправил адмирала очкарик. — Одновременно, если угодно, являюсь адвокатом. Сергей Дмитриевич Клевцов. Можете называть меня просто Серж. У нас во Франции не приняты отчества. Кстати, я французский подданный, хотя родился в России, в Орехово-Борисове. Вы, генерал, вероятно, знаете Орехово-Борисово, это совсем под Москвой. Ах, какие замечательные там церкви! Говорят, большевики не щадят…

— Извините, как-нибудь потом мы с вами поговорим об Орехово-Борисове! — остановил разговорчивого переводчика и адвоката Врангель. — А сейчас бы о деле!

— Да, конечно! Я вас понимаю. У меня у самого здесь гора всяких дел, — поддержал Врангеля Дюмениль.

— Надеюсь, это наши общие дела? — спросил Врангель.

— В том числе. Я только что прочитал ваше… как это… воззвание к народу.

— Письмо.

— У меня перехватило горло от печали. Но, как говорят у нас во Франции: сэ ля ви — такова жизнь. Но, поверьте, всё проходит, и на смену печалям приходят радости. Так бывает всегда.

— Благодарю за утешение. Но самым лучшим утешением была бы деловая помощь.

— Что вы имеете в виду? На открытое военное вмешательство в дела Советской России, с недавних пор признанной Францией де-факто, мое правительство пойти не может. Прямая вооруженная борьба против Советов находится за рамками помощи, которую ещё совсем недавно мы вам оказывали.