Согласно Фрейду, Эрос пронизывает всю человеческую жизнь, будь то бодрствование, сон, творчество и вообще любые важные для нас занятия. Цель терапии состоит в высвобождении подавленных элементов сексуального влечения, но не для того, чтобы наши сексуальные импульсы могли свободно властвовать (это само по себе было бы патологией), а чтобы мы были способны более полно наслаждаться удовольствиями, имеющимися в нашем распоряжении. Здесь сгодится любая из тех разновидностей любви, о которых рассуждал Павсаний, равно как и другие, о которых он даже не подозревал. Дело в том, что для Фрейда было совершенно привычным утверждать, что человеческие эмоции, как правило, двойственны: мы любим, ненавидим, боимся и желаем одних и тех же людей и вещей — причем в одно и то же время. Такова динамика феномена, получившего название эдипова комплекса: «Ненависть, проистекающая из соперничества за мать, не может беспрепятственно распространяться в душевной жизни мальчика, ей приходится бороться с издавна существующей нежностью к этому же человеку и восхищением перед ним»[225].

* * *

Мы могли бы представить, что постфрейдистский мир будет приветствовать все разновидности любви и сексуальности (или по меньшей мере благосклонно относиться к ним), поскольку общепризнанной целью психоанализа было увеличение «способности [пациента] любить»[226]. Отчасти это, безусловно, верно — сегодня для многих людей приемлемы однополые, трансгендерные и открытые браки. Как утверждает с дерзкой беззаботностью Лора Кипнис, любовь на всю жизнь — это мираж: «семейная пара — принудительная казарма для современной любви»[227]. Паскаль Брукнер предлагает разделять совместную жизнь и — если имеется такое желание — любовь и влечение за ее пределами[228]. Кое-кто делает выбор в пользу полиамории, вступая в романтические и сексуальные (либо близкие, но без секса) отношения с согласия всех их участников. Напротив, другие люди (похоже, в основном женщины) выбирают сологамию — «брак с самим собой», предполагающий в том числе и свадьбу, вдохновленную традицией: приглашения для семьи и друзей, поход к алтарю, обручальное кольцо, цветы, торт и свадебные обеты. Один из них, запечатленный в видеоролике на YouTube, гласит: «Заботиться о себе великолепной — практически, финансово и физически, поддерживать собственные творческие практики, питать свой дух приключений, больше рисковать в сердечных делах и погрузиться в личную траекторию индивидуальной трансформации, чтобы мне удалось помочь всем остальным проделать то же самое»[229]. Один из комментаторов этого частного видео сухо проронил: «Так как же прошла первая брачная ночь?» Фанни Хилл почти три столетия назад могла бы ответить на этот вопрос весьма решительно.

Тем не менее даже сегодня многие по-прежнему придают любви на всю жизнь большое значение. Критика современной любви у Жана-Клода Кауфмана, упомянутая в главе 3, дает надежду, что исторический конфликт между сопереживанием и страстью завершится в тот момент, когда люди научатся распространять безусловную любовь на своего партнера.

В романе Ларри Крамера «Гомики» (1978), горькой сатире на жизнь геев до начала эпидемии СПИДа, сперва кажется, что главный герой Фред Лемиш хочет вести жизнь гомосексуального Казановы. Но Казанове удавалось запоминать всех своих партнерш и получать удовольствие от каждой встречи, тогда как Фред, приступая к описанию многочисленных сексуальных контактов, «встревожен тем, сколько имен больше не связаны с воспоминаниями. Кем были эти Бэт, Иван, Томми, Сэм Джеллу… Слишком многие из двадцати трех, не говоря уже о восьмидесяти семи, были теперь неузнаваемы, и точно так же не удавалось вспомнить, сколько же у него было оргазмов — сто? двести? пятьдесят? двадцать три? — похоже, он был уже не в состоянии их сосчитать»[230]. Несмотря на жизнь, полную путешествий, сексуальных приключений, соперничающих с похождениями Нанны, и случайного секса в каждом новом месте, Фред жаждет настоящей любви, загородного дома, «счастливого будущего». Станет ли его друг Динки «тем единственным»? Стремясь понять, чего же он действительно хочет, Фред выворачивает себя наизнанку: «Нет, [любовь на всю жизнь] не обязательно должна оставаться фантазией. Я прихожу к мысли, что единственная фантазия — это Динки. Теперь он все меньше и меньше напоминает домохозяйку — или мужа». Но в дальнейшем Фред обнаруживает еще одно «стройное и молодое великолепие» и «снова влюбляется, снова погружается в фантазию… превращая очередного крошку в возлюбленного».

Фантазии о любви смешиваются и роятся — все они так притягательны. Фред жаждет взаимных обязательств и гармоничного единодушия идеального брака. В то же время для того, чтобы его жизнь обрела смысл, он должен быть одержим Динки или другим «юным великолепием», таким красивым, таким желанным и таким далеким. За всем этим кроется соблазн «следующего», ненасытное беспокойство, которое толкает Эрота к «Возбуждающему! Одурманивающему! К переменам, к которым влечет новый зов секса». К счастью для героя, в самом конце романа как-то случается, что «взгляд Фреда обращается к земле». Но избежал ли он тяги к фантазиям? Можно утверждать, что в итоге он просто обрел еще одну, сродни женитьбе на самом себе: «Я хочу измениться. Я должен изменить себя. Стать своими мамой и папой. Стать достаточно сильным для себя». Это тоже фантазия — фантазия о полной самодостаточности.

Ненасытная любовь оказывается сердцем тьмы — в ней живет угроза раскованного желания. Именно низость этой разновидности любви придает ей блеск бунтарской смелости, высекающей искры из «приличной» любви. Возможно, в этом и состоит ее цель, raison d’être [смысл существования — фр.], — это фантазия, которая разрушает и соблазняет других: дионисийское безумие древнего мира, похоть средневековых пороков, ненасытное Оно фрейдистов начала ХX века. А как обстоит дело в наше время? Сегодня, как и всегда, это способ экспериментировать, заново определять рамки приличий и играть с нормами. Платоновский Павсаний был возмущен мужчинами, которые любили женщин, средневековый священник Петр Дамиани был шокирован взаимной любовью между мужчинами, а герой ХX века Фред Лемиш встревожен собственной ненасытностью. Трудно предсказать, какой следующий рубеж предстоит преодолеть, но нет сомнений, что Находчивость и Нужда его обнаружат.

Заключение

Когда Матильда де Ла-Моль в «Красном и черном» сообщает Жюльену Сорелю, что он должен подняться по лестнице в ее спальню, она, в отличие от платоновской Диотимы, не имеет в виду, что ему необходимо возвыситься до добродетели. Героиня Стендаля просто хотела, чтобы Жюльен стал для нее таким же любовником, какой был у королевы Маргариты в XVI веке, — по меньшей мере так она себе это представляла.