он хотел сунуть туда руку и вытащить всю эту запруду, но она лишь сказала:

— принеси мне соусницу.

а Тина спросила:

— что такое соусница?

и он сказал:

— это слово люди обычно говорят, когда им больше нечего сказать, на самом-то деле никакой соусницы нет, да и не было никогда.

— ну и что мы будем делать? — спросила Тина.

— дам ей кастрюлю, — сказал он.

они принесли ей кастрюлю, и она принялась ебаться с унитазом, но со всем этим жутким каучуковым и неустрашимым дерьмом, которое она туда запихнула, так ничего и не произошло, оно лишь булькало и пердело в ответ — подобно тому, как постоянно пердела она сама.

— давай я приведу домовладельца, — сказал он.

— НО Я ХОЧУ ПРИНЯТЬ ВАННУ! — заорала она.

— ладно, — сказал он, — принимай свою ванну, толчок подождет.

она влезла в ванну, а потом включила душ. под душем она простояла не меньше двух часов, нечто в треньканье воды по мозгам улучшало ее самочувствие и успокаивало, один раз ему пришлось привести туда Тину пописать, она даже не заметила, что они заходили, ее лицо и душа были обращены к небесам: противница войны, поэтическая натура, мать, страдалица, отвергающая виноград, чистая, как дистиллированное говно, — в ее возвышенную душу, приплясывая, впитывались его вода и счет за электричество, но, возможно, такова была тактика коммунистической партии — сводить с ума всех и каждого?

наконец он с шутками и прибаутками уговорил ее выйти и привел домовладельца, он ничего не имел против томления ее поэтической души — Уолтер Лоуэнфелз вполне мог бы ее поиметь, — но ему очень хотелось срать.

домовладелец оказался молодцом — наскоро по-хлюпав своей знаменитой красной пробивалкой, он открыл всем помыслам беспрепятственный путь к морю, домовладелец ушел, а он сел и опростался.

когда он вышел, она была уже совсем чумовая, поэтому он посоветовал ей провести остаток дня и ночь в ближайшем книжном магазине, или в борделе, или где угодно, а сам вызвался повозиться с Тиной.

— отлично, завтра днем я приеду с мамой.

они с Тиной усадили ее в машину и довезли до книжного магазина, не успела она выйти, как с лица ее исчезла ненависть, ненависть на ее лице больше не отражалась, и, направляясь ко входу в магазин, она снова была за МИР, ЛЮБОВЬ, ПОЭЗИЮ, за все доброе и хорошее.

он попросил Тину перебраться к нему на переднее сиденье, она взяла его за руку, и он вел машину одной рукой.

— я сказала маме «до свиданья», я люблю маму.

— молодец, и я уверен, что мама тоже тебя любит.

так они ехали, он и она, оба очень серьезные, ей четыре, он немного постарше, останавливаясь на красный свет, рядышком на сиденье, а больше ничего не было.

этого хватало с лихвой.

я сижу у окна, и подъезжают мусорщики, они опорожняют мусорные баки, я прислушиваюсь к своему, вот и он: ТРЕСК, ЗВОН, ГРОХОТ, ТРАМ-ТА-РАРАМ! один из джентльменов глядит на другого: — старина, да у них здесь живет запойный пьяница!

я поднимаю свою бутылку и жду дальнейшего развития событий в космическом полете.

* * *

кто-то всучил мне книгу Нормана Мейлера. она называется «Христиане и каннибалы», господи, он все пишет и пишет, ни смысла, ни юмора, я этого не понимаю, сплошная неестественность слова, каждого слова, всего вместе, значит, вот что происходит со знаменитостями? подумать только, как нам повезло!

* * *

заходят двое, еврей и немец.

— куда мы едем? — спрашиваю я.

они не отвечают, немец за рулем, он нарушает все правила движения, он выжимает газ до отказа, потом мы уже в горах, а он несется по самому краю дороги — там пропасть глубиной в две тысячи футов.

нехорошо, думаю я, умирать от руки другого человека.

мы подъезжаем к обсерватории, какая скука! похоже, оба страшно этому рады, еврей любит зоопарки, но уже вечер, и зоопарк закрыт, некоторые люди должны все время куда-то ходить.

— пойдем в кино!

— пойдем покатаемся на лодке!

— пойдем перепишемся!

— манал я все это, — всегда говорю я, — дайте мне просто здесь посидеть.

вот люди уже и не просят, они попросту сажают меня в машину, после чего меня ждет очередной скучный сюрприз.

короче, немец подбегает к зданию, между кирпичами на фасаде есть зазоры, немец начинает подниматься по кирпичам, вот он уже добрался до середины здания и висит над входом, боже, какая скука, думаю я. я жду, когда он либо упадет, либо слезет.

подходит учитель, с ним группа старшеклассников, они входят в здание, выстроившись в затылок друг другу, учитель поднимает голову и видит немца.

— это один из моих? — спрашивает он.

— нет, это один из моих, — говорю ему я. они гуськом шагают внутрь, немец спускается

вниз, мы входим в здание, за тридцать лет там ничего не изменилось, большой качающийся шар, который висит в яме на тросе, все смотрят, как качается шар.

боже, думаю я, какая скука.

потом я следую за немцем и евреем, которые ходят и нажимают кнопки, предметы покачиваются и немного смещаются, или возникает искровой разряд, половина штуковин сломана, и кнопки нажимать бесполезно, немец куда-то пропадает, я хожу с евреем, он отыскивает аппарат для записи подземных толчков.

— эй, Хэнк! — орет он.

— да.

— иди сюда! слушай, когда я досчитаю до трех, мы оба подпрыгиваем.

— ладно.

он весит двести, я — двести двадцать пять.

— раз, два, три!

мы подпрыгиваем, аппарат выводит несколько линий.

— раз, два, три!

мы подпрыгиваем.

— и еще разок! раз…

— к черту, — говорю я, — пойдем раздобудем чего-нибудь выпить!

я ухожу.

подходит немец.

— поехали отсюда, — предлагает он.

— конечно, — говорю я.

— одна сука мне отказала, — говорит немец, — это ужасно.

— не расстраивайся, — говорю я, — может, у нее все трусики засраны.

— но такие я и люблю.

— любишь их нюхать?

— конечно.

— тогда извини, вечерок для тебя не самый удачный.

подбегает еврей.

— поехали в аптеку Шваба! — орет он.

— ради бога, не надо, — говорю я, мы садимся в машину, и немец, естественно, вновь доказывает, что умеет возить нас рядом со смертью, потом мы уже не в горах.