— Что с ним? — спросил я.

Врач потер лоб, глаза его, покрытые сеточкой лопнувших сосудов, блестели; видно, не спал несколько дней.

— Состояние стабильное, — сказал доктор. — В себя пришел, но пока слишком слаб. Я побоялся его расспрашивать… что произошло?

Я рассказал о малышевском недуге. Доктор покачал головой:

— Да уж…

Меня заставили подписать еще какие-то бумаги и выдали под расписку Игоревы вещи: ключи, сотовый, деньги, а самого Малышева госпитализировали. Повезли на каталке к больничному лифту — на третий этаж, к «нервным», как выразился врач. По дороге я пожал Игорю руку, он ответил, но слабо: пальцы его не слушались. Кровь из носа уже не текла, но на щеках у него выступил нездоровый румянец. Игорь пытался что-то сказать, шевелил губами, но я не услышал ни слова. Шепнул ему на ухо ободряюще:

— Держись, братишка… я съезжу за твоим паспортом… не бойся… и за курочкой твоей тоже заеду…

Паспорт Игоря мне нужен был в любом случае, для оформления. Доктор взял с меня обещание, что завтра он будет в регистратуре.

Толстая медсестра в крахмально-белом халате завезла Игореву каталку в лифт. Дверцы лифта сошлись. Я долго смотрел на них. Вспомнил вдруг, что последняя электричка на Левобережье была та, на которой мы туда поехали. То есть придется вставать рано утром и ехать, чтобы спасти Игорька.

Я обернулся и опять увидел медсестру, которая продолжала держать кисть больного и глядеть на часы. Она встрепенулась, будто почувствовала что-то, и посмотрела на меня. Я увидел, что она плачет.

— Что с ним? — спросил я тихо.

— Умер, — ответила она так же тихо, и мне показалось вдруг, что во всей больнице настала тишина, что мы с этой медсестрой одни живы, а все остальные умерли, и, сколько ни меряй им пульс, они все равно не оживут.

— Как вас зовут? — спросил я, чтобы не молчать, чтобы заполнить тишину хотя бы своим голосом.

— Лена, — сказала медсестра и прижала ладони к лицу, и я увидел, что она совсем еще молоденькая, и подумал, что она, наверное, испугалась, потому что впервые пощупала пульс и обнаружила, что пульса нет, а человек, который только что был жив, теперь мертв.

Я подошел к ней, тихонько обнял и шептал: «Леночка, успокойся, Ленка, Ленусик, Еленка». Она всхлипывала, а я искажал ее имя на все лады, пытаясь нащупать то искажение, которое успокоит ее, и она плакала все тише, значит, я нащупывал верные слова, значит, правильно искажал ее имя.

Потом он посмотрела на меня, легонько толкнула в грудь, отступила на шаг и сказала, вытирая слезы рукавом:

— Спасибо вам.

А я хотел подумать в очередной раз, какой я добрый и благородный и меняюсь в обратную сторону, но мне почему-то стало тошно от этих мыслей, я отогнал их и сказал:

— Пожалуйста.

Домой я вернулся в полпятого утра. По пути успел заехать в Игореву квартиру и забрать курицу.

Сонный и разбитый, спать так и не лег. Клетку с притихшей Лизой запихнул на антресоли. Воняющие пометом перышки разлетелись по всей комнате, и я чихал не переставая. Утирая нос, прошел в кабинет, где включил компьютер и проверил электронную почту. Пришло письмо от моих неведомых работодателей. В количестве одна штука.

Здравствуйте, уважаемый Полев!

Мы уже знаем, что вы посетили сомнительной репутации заведение «Желтый дом». Рады за вас и ждем отчета. Аванс переведен на вашу кредитную карточку. Никоим образом не принуждаем вас, можете не отчитываться. Но тогда аванс будет последним нашим капиталовложением, Кирилл.

Так не потеряйте же замечательный шанс!

Отчет должен быть подробным: что, когда и зачем. Не упустите ни малейшей детали; нас интересует абсолютно все!

С надеждой на взаимовыгодное сотрудничество!

P. S. Как вы уже догадались, жену вашу, Марию, мы не похищали. Однако это не значит, что подобного не случится в ближайшее время.

— Что за придурки меня окружают, — пробормотал я.

Глаза у меня слипались. Счет на карточке я так и не проверил. Звонить Машиной маме тоже не стал. Вырубил компьютер и пошел на кухню заваривать кофе.

Мэр глотал воду, которая сочилась из щели меж отполированных камней. Напившись, он потянулся, хрустнул шеей и спросил:

— Слушай, а почему ты решил бежать только после того, как я показал тебе зеркало?

Я сидел на металлическом уступе у решетки и грыз корочку хлеба, которую мы нашли в пустой камере километра три назад.

— Так почему? — спросил мэр, вытащил из-под ремешка пистолет и залюбовался им. Этот пистолет мы нашли в той же камере. Оружие мэр любил и мог любоваться им все время. Он любовался им, когда мы останавливались отдохнуть и на ходу. Натирал ствол рукавом, дышал на него и снова тер.

Я начинал тихонько ненавидеть мэра.

— Потому что увидел дату, — сказал я безразлично. — Двадцать второе апреля.

— Чего? — растерялся мэр.

— Потому и ушел. Не хочу двадцать второе апреля встретить в камере.

— Ты о чем вообще толкуешь?

— Забудь, — ответил я и проглотил корочку. Желудок встретил ее довольным урчанием.

Мэр пожал плечами и вернулся к пистолету. Подышал на рукоятку и протер ее рукавом. Улыбнулся своим мыслям, сплюнул. Снова подышал и снова протер.

Я сунул руку за пазуху и нащупал рукоятку своего пистолета. Вытащил его, посмотрел на вороненый ствол. Подышал на него.

Аккуратно протер рукавом.

Я тебе скажу, кто такой Тарантино. Тарантино — пистолет в моей руке у твоего виска, помноженный на те банальности, которые я сейчас тебе скажу.

Студент киношколы

Я постучал в дверь Громова сначала тихо, будто сомневаясь, стоит ли вообще стучать. Может, надеялся, что он не услышит.

Потом разозлился и стукнул сильнее. Краем глаза увидел, как мелькает огонек в глазке соседней квартиры: тетя Дина пост сдавать не собиралась. Я мысленно поздравил себя: не зря сунул Лизу в картонную коробку, иначе бы милиция уже спешила сюда.

— Кто там? — буркнул Леша из-за двери. Голос у него был злой и пропитый.

— Свои.

— Хватило наглости прийти?

— Открывай. Дело важное.

— На суде встретимся. Когда с твоей наглой рожи синяки сойдут.

— Да открой же! — Я врезал по двери ногой. — Думаешь, просто так пришел? А на суде я тебе все припомню, не переживай.