Есенин начал читать одну из своих поэм — «Черный человек». Поначалу голос его звучал низко и хрипло, но постепенно музыка стихов завладела им, и голос загремел с полной силой.

Поэма была сырой и грубоватой, но полной жизненной силы и правды. В ней описывалось состояние пьяницы, находящегося на грани белой горячки, которому чудится лицо негра, ухмыляющегося ему. Лицо это не злобное, но оно повсюду — заглядывает ему через плечо в зеркало, когда он бреется, лежит рядом с ним на подушке, выглядывает между туфель по утрам, когда поэт встает и одевается.

Я знал историю этой поэмы. Лицо негра было лицом Клода Маккэя, негритянского поэта, который приезжал в Москву за год или больше до этого и подружился с Есениным. Есенин был тогда очень близок к белой горячке, и его стихи казались правдивыми, они выражали то, что он чувствовал и знал.

Когда его голос повысился, в кафе воцарилась полная тишина. Строчка за строчкой завладевали сознанием этой шумной толпы и заставляли их цепенеть от ужаса. Это было страшно — слушать агонию душевного калеки, а Есенин заставлял их ощущать этот ужас. Победа эмоций, передающихся от художника к публике.

Когда он кончил читать, наступила полная тишина. Все присутствующие — извозчики, спекулянты, проститутки, поэты, пьяницы — все сидели не двигаясь, с побледневшими лицами, открытыми ртами и глазами, полными муки. Тогда Изадора, которую ничто не могло смутить, спокойно сказала мне:

— Вы все еще думаете, что в моем маленьком крестьянине нет гениальности?»

Есенин и Дункан в августе 1923 года пробыли вместе всего несколько дней. Окончательный разрыв был неминуем после того, как они вместе съездили в село Литвиново поблизости от Москвы, где отдыхали дети, учившиеся в школе Дункан.

Едва они вернулись в Москву, как Есенин исчез. Исчез на три дня. Айседора каждое утро твердила: «С ним что-то случилось. Его ранили. Он попал в аварию. Он лежит где-нибудь больной». И каждый вечер после тревожного дня ожидания и надежд она говорила: «Так больше продолжаться не может. Это конец!»

Прождав три дня, Айседора приняла решение уехать куда-нибудь из Москвы. Лето кончалось, и ей хотелось немного отдохнуть. Она вышла и купила два билета — себе и Ирме — на поезд, уходивший в тот же день вечером на Кавказ. Она решила, что эпизод с Есениным в ее жизни завершен, и, успокоившись, стала паковать чемоданы.

Илья Шнейдер утверждал, что инициатором поездки была Ирма. Айседора смиренно согласилась уехать в Кисловодск.

— Тебе с избытком хватило отвратительных сцен в Европе и Америке, — заявила Ирма. — Ты серьезно больна, и тебе необходимо лечиться на водах.

Ирма настояла и на том, чтобы вскрыть чемоданы Есенина, несмотря на колебания Айседоры. Самый большой из чемоданов был вскрыт, и в нем обнаружилось множество предметов из парикмахерских — коробки с дорогим мылом, бутылочки с лавровишневой водой, лосьоны, бриллиантин, тюбики с зубной пастой и кремом для бритья, пузырьки с одеколоном и духами, пачки лезвий для безопасных бритв. Это были, конечно, подарки, заготовленные для родственников и друзей Есенина.

Не успели они открыть остальные чемоданы, как в комнату ворвался Есенин. Разъяренный тем, что они роются в его вещах, он немедленно соорудил из бумаги пакет и уложил в него несколько рубашек и туалетных принадлежностей.

Айседора преградила ему дорогу и, твердо глядя ему в лицо, чего она никогда раньше не позволяла себе, заявила ему на своем ломаном русском языке, что если он уйдет не сказав ей, куда направляется и сколько времени будет отсутствовать, то это конец их отношений. Она не в силах еще три дня волноваться за него. В любом случае вечером она уезжает из Москвы.

Шнейдер описывал эту сцену фактического расставания несколько иначе. «Айседора, — пишет он, — была обижена на Есенина. Ею опять овладела мысль о неизбежном конце их отношений». Но Есенин, как известно, был человеком непредсказуемым. Он приехал на Пречистенку и в вестибюле встретил Шнейдера. Он, по словам мужа Ирмы, выглядел взволнованным.

— Айседора уезжает, — сообщил ему Шнейдер.

— Куда? — нервно встрепенулся Есенин.

— Совсем… от вас.

— Куда она хочет ехать?

— В Кисловодск.

— Я хочу к ней.

— Идемте.

Дункан сидела на полукруглом диване, спиной к вошедшим, и не слышала, как они вошли в комнату. Есенин тихо подошел сзади и, наклонившись над ней, прошептал:

— Я тебя очень люблю, Изадора… очень люблю.

Было решено, что Есенин поедет в Кисловодск через три дня вместе со Шнейдером. Дункан предъявила ему жесткое требование — ночевать эти три ночи на Пречистенке. Есенин обещал.

Вечером, еще до того, как Южный экспресс отошел от платформы Казанского вокзала, Есенин появился у вагона. Он был трезв и улыбался. Он узнал, с какого вокзала отправляется поезд, и приехал попрощаться. Растроганная его появлением Айседора пыталась уговорить мужа уехать вместе с ней. Она убеждала его, что он нуждается в отдыхе.

Однако Есенин не дал себя уговорить. Он пообещал присоединиться к ней позднее, возможно, в Крыму. Они нежно прощались вплоть до той минуты, когда прозвучал последний звонок. Айседора долго еще махала своим шарфом вслед уходящему Есенину.

Ни в какой Кисловодск Есенин, конечно, не поехал. В Москве его держали литературные дела, в частности, он загорелся идеей создать свой журнал и серьезно надеялся на то, что советское правительство даст деньги на его издание.

Дункан он писал:

«Дорогая Изадора! Я очень занят книжными делами, приехать не могу. Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью тебе. С Пречистенки я съехал сперва к Колобову, сейчас переезжаю на другую квартиру, которую покупаем вместе с Мариенгофом. Дела мои блестящи, мне дают сейчас большие средства на издательство. Желаю успеха и здоровья, и поменьше пить. Любящий С. Есенин».

На самом деле о покупке новой квартиры не могло быть и речи. Просто Есенин переехал в Богословский переулок к Мариенгофу. А что касается пожелания Айседоре меньше пить, то это звучит очень трогательно, если учесть, что Есенин — увы! — уже стал алкоголиком.

В эти дни конца лета 1923 года произошла встреча, которой Есенин не придал никакого значения — голова была занята другим. А между тем женщина, с которой его познакомила на Тверской Анна Никритина, жена Анатолия Мариенгофа, сыграла впоследствии в его жизни весьма значительную роль. Это была очень красивая, статная молодая женщина, а он не обратил тогда на нее особого внимания.

Никритина работала тогда в Камерном театре. С ней была ее приятельница, тоже актриса Камерного театра Августа Миклашевская.

Миклашевская потом вспоминала:

«Мы встретили поэта на Тверской улице. Он шел быстро, бледный, сосредоточенный. Сказал: «Иду мыть голову. Вызывают в Кремль». У него были красивые волосы, пышные, золотые… На меня он почти не взглянул».