Дот, казалось, успокоилась.

— Полагаю, ты уже достаточно взрослая для того, чтобы прямо высказывать свою точку зрения, — сказала она, вздохнув. — Но как же насчет религии? Лаури ведь атеист.

— Да, но он был бы только рад, если бы наши дети воспитывались в католической вере. — Энни зарделась, подумав о том, что должно произойти перед тем, как они появятся на свет.

— А что говорит об этом Сильвия?

— Она говорит, что у меня крыша поехала. По ее мнению, Лаури самодовольный и скучный.

— Вот нахалка! Да он чудесный парень. Мне он всегда нравился.

Энни изумилась столь неожиданной перемене. Заметив на ее лице удивление, тетушка усмехнулась.

— Я просто старая зануда, которая вмешивается в чужие дела, ведь так? — Она нежно обняла племянницу и проговорила сквозь слезы: — Надеюсь, ты будешь очень счастлива с Лаури. Я даю тебе свое благословение, моя девочка.

Газон нежно переливался в лучах летнего солнца, словно зеленый вельвет, хотя при более внимательном рассмотрении становилось ясно, что трава была негустой. Дерну требовалось время, чтобы проникнуть вглубь земли и разрастись. Лаури косил траву электрической газонокосилкой, по меньшей мере, раз в неделю. Он сказал, что чем чаще ее подрезать, тем быстрее она будет подниматься.

Дул легкий бриз, и казалось, можно было услышать, как шелестит листвой плакучая грустная ива. Ее листья постоянно меняли цвет — трепеща на ветру, они казались то светло-зелеными, то изумрудными.

Сидя в шезлонге на веранде, Энни слышала, как в соседнем доме надрывается от крика малыш Гари Каннингхэм. То ли ему не поменяли подгузник, то ли он был голоден, а возможно, просто требовал к себе внимания. Гари исполнилось всего три месяца, но в нем уже чувствовался довольно своенравный характер. Валерии, его матери, приходилось с ним очень непросто.

Семейство Каннингхэмов вселилось в дом под номером восемь одновременно с Лаури. Гари, первенец, родился в апреле. Валерии Каннингхэм, очень властной, крепкой на вид женщине с темными горящими глазами, скрытыми за крупными очками в роговой оправе, и короткими кудрявыми волосами, было около двадцати пяти лет. Ее муж, Кевин, работавший в банке, был ее полной противоположностью. У него было круглое добродушное лицо, бледные губы и почти бесцветные глаза. Он тоже носил очки, только без оправы, которые настолько слились с его лицом, что казались его частью.

Эти Каннингхэмы часто ссорились. Редко выдавался такой вечер, когда семье Менинов не приходилось выслушивать перебранку своих шумных соседей. Валерия и Кевин орали друг на друга, и иногда это могло продолжаться часами, в то время как Гари заливался криком на заднем дворе.

Другие же соседи Менинов, мистер и миссис Траверсы, наоборот, разговаривали приглушенными голосами в своем саду, скорее достойном быть настоящим музейным экспонатом: там было полным-полно великолепных цветов, незамысловатых деревенских скамеечек и арок. Траверсы были довольно нелюдимы. Почти всю свою жизнь они провели в Индии и наверняка считали, что опустились ниже своего уровня, поселившись в тупике Хезер, где их соседями были столяр и учитель средней школы.

Энни была приятно удивлена, узнав, что рядом с Траверсами живет Крис Эндрюс, ее школьный учитель, который когда-то ей так нравился. Крис тоже очень обрадовался тому, что его любимая ученица, во всяком случае, он всегда так утверждал, стала его ближайшей соседкой. Он женился на Лотти, очень похожей на Алису из Страны чудес, той самой девушке, которая когда-то пришла с ним на пантомиму. У супругов Эндрюс не было детей, и как бы сильно Энни ни старалась, она так и не смогла проникнуться к Лотти симпатией. Несмотря на широко расставленные голубые глаза и невинное выражение лица, в ней было что-то хищное.

Гари опять завопил, и Валерия заорала:

— Ну дай же нам хоть минутку передохнуть, ты, маленький засранец!

Энни подумала, что, вероятно, надо бы сейчас пойти и помочь Валерии — поменять малышу подгузник или размешать в бутылочке смесь. Ей самой это очень пригодилось бы в скором будущем.

Ее собственное дитя осторожно зашевелилось в животе. Кто бы это ни был — мальчик или девочка, ребенок никогда не колотил ногами, а просто производил едва заметные спокойные движения. Энни представляла себе, как внутри нее это крошечное тельце меняет свое положение, потягивается и сладко зевает.

Она очень комфортно чувствовала себя во время беременности, ей безумно нравились ощущения, которые она испытывала, касаясь своего огромного живота. Токсикоз совершенно ее не мучил. Со слов доктора, все шло просто идеально, словно она была рождена для того, чтобы стать матерью.

Ребенок должен был появиться на свет в сентябре. Две недели назад Энни ушла из «Инглиш электрик», получив в подарок переносную детскую кроватку. Девушка чувствовала себя виноватой, ведь со дня свадьбы, когда ей вручили набор кастрюль, прошло всего шесть месяцев.

Энни сладко потянулась. Ей ужасно нравилось быть дома: можно было бездельничать целыми днями, шить одежду для ребенка, читать и смотреть Уимблдонский турнир по телевизору. У нее уже побывало очень много гостей. Бруно купил Сильвии машину на день рождения, она работала PR-менеджером, а это означало, что ее частенько посылали в командировки и поэтому ей почти всегда удавалось сделать крюк и заехать в Ватерлоо к подруге. Узнав о беременности Энни, Сиси так обрадовалась, что можно было подумать, будто Энни вынашивала ее первую внучку или внука. Ну и, конечно же, почти каждый день племянницу навещала Дот, давая суровые советы.

На веранде становилось слишком жарко. Энни с трудом поднялась с шезлонга и через стеклянные окна-двери вошла в прохладный дом.

В гостиной висели картины, репродукции художников-импрессионистов — Моне, Писсарро, Ван Гога.

— А почему ты не купил их раньше? — спросила Энни мужа.

Более двух лет стены его дома были голыми.

— Я не был уверен, понравятся ли они тебе. Хотел услышать твое одобрение.

— Они прекрасны!

Закаты, колышущиеся деревья, парижские улочки, водяные лилии…

Ярчайший солнечный свет проникал внутрь дома сквозь открытые окна, и поэтому казалось, что картины искрятся. Энни вздохнула от удовольствия. Комната выглядела прелестно даже в темноте, когда занавески были задернуты, а стоящие по бокам камина торшеры, затененные кремовыми абажурами, включены. Она частенько сидела рядышком с Лаури на диване, и они выбирали имя еще не родившемуся младенцу, решали, какие обои выбрать для детской, или же смотрели по телевизору юмористическую телепьесу «Стептоу и сын». Иногда Энни сравнивала их идиллию с ужасной жизнью семьи Каннингхэмов, а Лаури, бывало, говорил что-то вроде: «Им следует научиться приноравливаться друг к другу, иначе их брак превратится в одно большое сражение». Энни и Лаури не нужно было приспосабливаться друг к другу — они не обменялись ни единым сердитым словом с тех пор, как повстречались.