Выбрав еще одну длинную травинку, он умело оборвал с нее листики и медленно стал жевать стебелек.

Два мальчика бок о бок сидели в сгущающихся сумерках и ждали, когда наступит будущее.

За годы я попробовал себя в самых разных жанрах. Иногда меня спрашивают, откуда я знаю, к какому жанру относится идея. По большей части мои идеи выливаются в комиксы или сценарии, в стихотворения или прозу, романы, рассказы или еще во что-нибудь. Что пишешь, знаешь заранее.

А вот это просто была идея. Мне хотелось сказать что-нибудь про адские машины, компьютеры и черную магию, а еще что-нибудь про Лондон, который я видел в конце восьмидесятых – период финансового изобилия и морального дефицита. Идея как будто не подходила ни для рассказа, ни для романа, поэтому я попробовал написать стихотворение, и белый стих как раз подошел.

Для «Книги коротких рассказов про Лондон» я переписал стихотворение в прозе, чем озадачил многих читателей.

В девять утра меня разбудил… почтальон?

Нет. Уличный продавец голубей.

Он кричал:

«Жирные голуби, настоящие голуби,

Голуби белые и серые, как свинец,

Живые голуби, они еще дышат –

Не из искусственного дерьма.

Голубятина, сэр!»

У меня – до фига голубей.

Так прямо и говорю.

А он в ответ – мол, недавно торгует птицей,

Раньше работал в довольно успешной фирме

По финансовой безопасности

И анализу ценных бумаг.

Но – вышибли. И теперь здесь –

Компьютер RS232 вместо хрустального шара.

«Но я не ропщу: ведь откроется дверь одна –

Ветром захлопнет другую.

Со временем в ногу надо идти, да, сэр,

Со временем в ногу».

Сует мне голубя за счет фирмы

(«Привлекаем новых клиентов, сэр,

Вы попробуйте нашего голубя –

И не взглянете на других!»)

И вниз бредет по ступенькам,

Под нос напевая:

«Живые голуби, голуби – все живые…»

Десять. Уже помылся я и побрился,

(И натерся уже эликсиром юности вечной

И мазью – неотразимости полной для женщин

Из пластмассовых банок.)

Голубя я несу к себе в кабинет,

Черчу по новой круг меловой

Вокруг старого «Dell 310»,

По всем углам монитора вешаю амулеты.

Делаю с голубем то, что надобно сделать.

Включаю компьютер: он тарахтит и жужжит,

Внутри вентиляторы воют, точно ветра штормовые

Над древней гладью морей –

Ветра, что кораблик купца потопить готовы.

По завершении autoexec он визжит:

«Сделано, сделано, сделано…»

Два пополудни. Иду по привычному Лондону

Или

По Лондону, что был привычным,

Пока курсор не делитнул контакты,

Смотрю на мужчину в галстуке и костюме,

Кормящего грудью

«Псион-органайзер», скрытый в кармане.

(А интерфейс серийный, как металлический рот,

Шарит по телу в поисках пропитанья.)

Знакомое чувство…

Паром дыханье мое в воздух уходит.

В Лондоне нынче холодно, как в аду,

И не скажешь, что только ноябрь…

Глухо грохочут внизу поезда подземки.

Странно: подземка нынче – почти легенда.

Надо быть девственным или чистым душою,

Чтоб поезд остановился перед тобою.

(Первая остановка – на острове Авалон.

Потом Лионесс, потом – Острова Блаженных).

Возможно, получишь открытку…

Возможно – нет.

Ладно – ты смотришь в пропасть и понимаешь:

Под Лондоном нет и не может быть поездов.

Грею руки над люком.

К ладоням взмывает пламя.

Где-то внизу меня замечает

Демон с мягкой улыбкой.

Он машет, он шевелит беззвучно губами –

Так говорят с глухим,

С иностранцем,

С тем, кто стоит далеко.

Безупречный талант! Одной только мимикой он

Изображает Dwarrow Clone,

Изображает софт, о котором и не мечтать:

Альберт Великий, заархивированный

На трех сидюках,

«Ключи Соломона» для четырех

Типов монитора.

И – мимика,

Мимика,

Мимика!

Туристы перегибаются через перила,

В адские бездны глядят,

На страдания осужденных.

(Вот она, худшая, верно, часть вечных мук:

Бесконечную боль еще можно снести

В благородной тиши,

Одиноко –

Но при людях, жующих пончики,

Чипсы, орешки!

При людях, которым не очень и интересно!!!

Они же, наверно, –

Как звери в клетках зверинца,

Бедные грешники…)

По Аду носятся голуби.

Пляшут в воздушных потоках.

Голубиная память, возможно, им шепчет:

Где-то

Рядом – четыре льва,

Вода не замерзшая, каменный истукан.

Туристы сбиваются в группы.

Один уже продал демону душу

В обмен

На тридцать чистых дискет,

Другой углядел среди грешников

Дядюшку

И орет:

«Эй-эй, дядя Джозеф! Нерисса, ты погляди:

Твой двоюродный дедушка Джо!

Он умер, когда тебя не было и в проекте!

Сидит в Трясине,

До носа – в кипящей тине,

В глаза и из глаз белые лезут черви –

Да, детка, такой душевный был человек…

На поминках мы все обрыдались!..

Помаши дедуле, Нерисса!

Ну, помаши!»

Продавец голубей рассыпает

Натертые известью ветки

По каменным площадным плитам,

Меж ними – хлебные крошки…

Ждет.

Приподнимает кепку навстречу мне:

«Ну, сэр, как утрешний голубь?

Вы, полагаю, довольны?»

Я нахожу, что весьма,

Золотой ему шиллинг бросаю.

(Он его суеверно подносит к стальному браслету –

Не от фейри ли золото? –

После кладет в карман.)

«Каждый вторник, – ему говорю. –

Приходите ко мне каждый вторник».