Я комкаю лежащую на коленях салфетку, затем снова ее разглаживаю, думая о том, стоит ли рассказать М. конец истории, но так и не делаю этого.

М. испытующе смотрит на меня: возможно, он видит боль ше, чем мне хотелось бы.

— Ты что-то пропустила. — Он по-прежнему не отрывает от меня глаз.

— Да, но сейчас я не хочу об этом рассказывать. Слегка наклонившись вперед, М. мягко касается моей руки — жест, которого я не ожидала.

— Ладно, — говорит он, — дослушаю эту историю как-нибудь в другой раз. Но есть еще кое-что, о чем я хочу услышать от тебя. Подробности убийства Фрэнни. Газеты…

— Разве не вы должны мне об этом рассказать? — холодно говорю я и отдергиваю руку.

В темных глазах М. мелькает раздражение, но он быстро справляется с собой.

— Газеты опустили подробности, а полиция… Как ты можешь понять, они не намерены делиться со мной своей информацией.

Подойдя к столику, официантка вновь наполняет мою чашку. Когда она уходит, М. продолжает:

— Расскажи мне то, что я прошу, а я расскажу тебе о последней встрече с твоей сестрой. Это важно, Нора. Я могу помочь тебе найти ее убийцу.

Я отодвигаю в сторону тарелку. Не понимаю, что за игру он затеял, к чему все это? М. прекрасно знает обстоятельства смерти Фрэнни.

Мы молча ждем, пока официантка уберет наши пустые тарелки. Она спрашивает, не хотим ли мы на десерт пирожные, и затем уходит, смущенная нашим молчанием.

— Ты ничего не потеряешь, рассказав мне об этом, — настаивает М. — Если я убил Фрэнни, эта, информация для меня бесполезна, но если я ее не убивал, то ты можешь рассчитывать на мою помощь.

Я обдумываю его слова.

— После этого вы расскажете мне о последней встрече с Фрэнни?

— Да.

Я колеблюсь, все еще не зная, как поступить. Его настойчивость кажется мне подозрительной.

— Ладно. — Я решаю не сообщать ему слишком много. — В газетах все напечатано верно, но о том, как она умерла, ни кому не известно. В свидетельстве о смерти причина указана как «неустановленная».

— А остальное? — М. наклоняется вперед, жадно прислушиваясь к моим словам.

Я пожимаю плечами:

— Когда ее нашли, она была связана и обнажена. Это все, что сказали мне в полиции.

Я не сообщаю ему, что Фрэнни связали изолентой и у нее были следы от порезов на груди и животе — не просто царапины, а что-то вроде узоров. Одна из «картинок» изображала перечеркнутый круг — общепринятый символ отрицания, математический символ пустого множества, как будто убийца перечеркивал существование Фрэнни. Я не говорю М. и о том, что рот у Фрэнни был заклеен, чтобы соседи не слышали ее криков.

— Вскрытие ничего не дало: отчего она умерла, осталось тайной.

Откинувшись назад, М. молчит, и я тоже молчу.

— Ну так как, эта информация поможет вам найти ее убийцу?

М. качает головой:

— Пока не знаю, но у меня есть одна идея.

— Теперь ваша очередь. Я хочу услышать о вашей последней встрече с моей сестрой.

Он машет рукой официантке, показывая, что хочет еще кофе, и после того, как она наполняет его чашку, начинает говорить. Я внимательно слушаю, чтобы, придя домой, как можно точнее все это записать.

Введя пациенту, мистеру Коулу, гепарин, Фрэнни направилась к сестринскому посту проверить его анализы. За ним нужен глаз да глаз, подумала она, — у Коула низкое давление, а на прошлой неделе у него перед самой процедурой выскочил шунт, так что ей пришлось отправить его в больницу.

Клиника теперь была полностью укомплектована персоналом, поэтому Фрэнни исполняла чисто административные функции, выдавала лекарства, совершала обходы вместе с доктором, следила, как выполняются его распоряжения. Неделя прошла великолепно, осложнения были только с мистером Коулом. Все пациенты сейчас или читают, или спят, некоторые смотрят телевизор. Сегодня в комнате как будто стало светлее, блеклые стены кажутся ярче — возможно, потому, что наступила весна. Голубое небо приобрело необычайно сочный оттенок, словно его только что отполировали, а деревья покрылись нежной, хрупкой зеленью. За затененными окнами видно перелетающую с одного дерева на другое голубую сойку. Фрэнни всегда нравилась весна — это было ее любимое время года, время обновления и начала новой жизни. Однако сейчас радость все больше ускользала от нее.

Вернувшись в комнату для персонала, Фрэнни купила в торговом автомате чашку кофе и две конфеты, а потом тяжело опустилась на стул. У нее болела голова, и вообще в этот день она неважно себя чувствовала. Развернув конфету, она стала вспоминать прошедшую ночь. Майкл снова ее связал. Фрэнни не могла понять, зачем он это делает и как такой нежный человек может быть столь грубым. Он обнял ее, ласково погладил по волосам, спокойно выслушал, а затем так же спокойно объяснил, что будет связывать ее, когда захочет, будет наказывать, когда захочет, и вообще ждет, что она будет исполнять все его желания. Нежно поцеловав, он раздел ее и любовно погладил ее тело, в то время как Фрэнни лежала на постели и плакала, уткнувшись в подушку. Тогда она впервые поняла, что он всегда будет таким, что она не сможет его изменить и что ему всегда будет нужно — по причинам, которые ей не ясны, — видеть ее униженной и запуганной. И все-таки она готова была принять эту жестокость как плату за его любовь. Возможно, то было лишь испытание, нечто такое, что она должна пройти. Где-то из глубины ее сознания вновь всплыли, как обломки кораблекрушения, обрывки прежних мыслей: страдание ради того, чтобы обрести силу, страдание ради облегчения страдания, логика сиу, по которой одно вытекает из другого.

Тогда он заставил ее встать на колени перед кроватью, уткнувшись лицом в матрац, и привязал руки к столбику, да так сильно, что она содрала кожу на запястьях, когда потом попыталась освободиться. Он избил ее палкой, что гораздо больнее, чем ремнем, лопаткой или кнутом. На ягодицах у нее остались грубые красные рубцы — длинные, тонкие, болезненные, — свидетельства его странной любви. Потом Майкл извинялся. Он сказал, что не собирался оставлять такие жестокие метки, но чересчур увлекся, и обещал, что не будет ее наказывать снова, по крайней мере физически, до тех пор, пока они не пройдут. Зато нефизическое наказание было еще хуже. Она не может заставить себя записать в свой дневник, что он с ней делал, так как слишком смущена. Каждый день она думает о том, как бы порвать с ним, но знает, что никогда этого не сделает, тем более сейчас, после смерти миссис Дивер.

Доев конфеты, Фрэнни встала, чтобы купить в автомате еще.

Две недели назад миссис Дивер появилась в клинике в ужасном состоянии: вялая, давление низкое, живот вздут. Фрэнни вызвала врача, который велел отправить ее в больницу, где через неделю она умерла. Никакого сюрприза тут не было, но все равно Фрэнни ужасно расстроилась. Она стала медсестрой для того, чтобы спасать людей, таких, как Билли, и всегда огорчалась, когда пациент уходил из жизни. Потерять миссис Дивер для нее было все равно что снова потерять родителей. Чувство одиночества, заброшенности, ненадежности своего положения вдруг пробудилось в ней с прежней силой, напомнив о хрупкости ее связей с теми, кого она любила. Ее переполняла скорбь, но скорбела она не только по миссис Дивер.