Со спиртным было гораздо проще. Изобилие хлынувших марок с незнакомыми этикетками, и надписями «Поставщик Двора Его Императорского Величества», тоже поначалу пугало, но ведь есть те, с кого можно брать пример – взрослые. Именно они в своих застольных разговорах высказывали точку зрения о том или ином пойле с «Ъ»-ми на этикетке. Так что здесь все тоже устаканилось. До того момента, когда в школах не объявили, что приезжают «старорежимные», для «обмена опытом». Первыми всполошились местные барышни: как же – графья, бароны, князья… Какой шанс! Не то, что местные, которых знаешь, как облупленных с самого детского садика! Затем задёргались и местные отроки – как же, новые чудохи! Пообниматься, поласкаться, а то, глядишь, какую-нибудь и «раскрутить» на большее, предел мечтаний, удасться… Местные то, они уже приелись. Как говорится, знаешь всё что можно и что нельзя… Так что шум по деревне пошёл большой. Правда, ненадолго. Как выяснилось, приезжают то точно оттуда, да только не целая толпа, как ожидалось, а всего одна, да и то, собственно говоря, к Профессору. Того в деревне уважали. Как-никак, далеко парень пошёл. Аж в самый Комитет попал, и тинейджеры приуныли. Кое-кто, правда, хорохорился, но… После того, как Сашка после долго отсутствия измордовал местного «шишкаря» до потери памяти, его стали побаиваться. А, явившись летом на побывку с настоящим Орденом Красной Звезды, он вообще убил всех наповал. Новенькая форма с лейтенантскими погонами, скромные тёмно-синие петлицы и погоны с такого же цвета рельсами заставили наиболее шумевших быстро замолчать. Со всемогущим КГБ предпочитали по старой памяти не связываться. Да отец его, как призвали тогда, в первую мобилизацию, так и остался на службе, и носил уже ранговые погоны, правда, всего лишь кап-два, но для бывшего колхозника это тоже было… Как говорится. Впрочем, уныние прошло моментально, когда однажды утром возле новенького здания Правления колхоза, только что сданного в эксплуатацию остановилась колонна из четырёх потрёпанных львовских автобусов и двух «УАЗиков». Из вездеходов выбрались наружу с десяток солдат с малиновыми погонами внутренних войск. Из автобусов вывалилась наружу разномастно одетая куча девиц и женщин, тут же начавших обмениваться мнениями и впечатлениями на некоем, несомненно славянском, но ужасно шипящем наречии.

– Кончай языки чесать! Строиться!

На чистом рязанском наречии рявкнул старший среди конвойников, и дамочки шустро выстроились в шеренгу. Пока сержант проводил перекличку, привлечённые суетой начали собираться местные аборигены.

– Шептицкая!

– Я!

Закончил зачитывать по списку старший команды, затем аккуратно убрал список в полевую сумку и быстрым шагом поднялся по ступенькам и исчез внутри…

Председатель почесал затылок, глядя на бумагу, украшенную печатями и подписями. Не было печали, как говорится, да принесло… Словом, чего-чего, а этого он не ожидал никак. Указанием свыше, за подписями и печатями предписывалось ему, главе колхоза, определить отпущенных на условно-дословное освобождение ссыльных полячек и русских уголовниц на работу, обеспечив жильём и проживанием, а несовершеннолетних, которых из присланного контингента была большая часть – и обучением. Впрочем, с последним как раз проблем не было. Школа в деревне имелась, и господа учителя последнему только обрадуются, так как уже не раз заходил вопрос о переводе учащихся в соседний гарнизон. Но вот что делать с остальными? Впрочем, выйдя наружу, чтобы ознакомиться с прибывшими, Председатель повеселел – девчонки, как на подбор, рослые, румяные и крепкие. Так что – потянут. Ну а полячек… Они то и есть малолетки. Ладно. Задаром никого кормить не станем, а уж на хлеб они себе заработают. А поселить их можно в здании старого исследовательского института, как раз эта сотня там с комфортом и разместиться, да и охрана имеется. Выход к Заливу огорожен, все коммуникации, короче – решено. Правда, от деревни далековато, да ерунда. Девчонки здоровые, доберутся, если что. А нет – всё-равно автобус рабочих на плавмастерскую каждое утро возит. Подхватит по дороге. Рассуждения здравые, но если бы только знал старый колхозник, что его ждёт в скором времени…

Первыми, естественно, оживились местные юноши, да и немногие холостые мужчины. Прослышав, что среди перевоспитуемых имеются даже профессиональные шлюхи, до попадания на принудработы работавшие, подумать только, в самых настоящих публичных домах. Но, увы – их ожидал полный облом. ВВэшники оказались сущими церберами. И, несмотря на зазывные взгляды, бросаемые из-за колючей проволоки прибывшими девушками и женщинами явно нерусской наружности, разведчикам пришлось сосать лапу и давиться слюной. Впрочем. Подобные позывы продолжались недолго – до первой улыбки новичков… Завидев гнилые пеньки вместо блестящих зубов у «просвещённых» европеек, колхозники дружно развернулись и спешно отступили на прежние позиции ухаживания за своими. Что польки, что еврейки, что неведомыми путями попавшие под арест обе француженки, отловленные в Варшаве германскими солдатами, и в спешке и путанице переданные русским солдатам, имели элементарно гнилые и дырявые зубы. И тогда в лагерь пожаловал «Коновал». Не стоит пугаться. К ветеринарии данная дама не имела никакого отношения. Это была крепкая женщина лет под сорок, местный стоматолог, Тамара Леонидовна Косолапова. Известна она была тем, что обожала зубы не лечить, а рвать. Особенно молочные у детей. Поговаривали, что раз на неё даже хотел подать в суд. За то, что она, в целях удовлетворения собственных тайных желаний выдрала у десятилетнего мальчишки, направленного на операцию по удалению миндалин, все зубы до единого. Объясняя это тем, что иначе, мол, операцию проводить нельзя. Когда несчастный прибыл в областную хирургию, и при первичном осмотре открыл рот, врач, заглянувший в туда, чуть не упал в обморок и первым вызвал Заведующего Поликлиникой… Ещё бы чуть, но… Тут на счастье Тамары Леонидовны случился перенос, и после строгого предупреждения и вызова в местное управление Комитета стоматолог приутих. Но вот с арестантами она не собиралась церемониться….

– А-А-А-А-А!

Истошный женский вопль разнёсся над притихшим в ужасе бараком. Катажина и Ярдужина в ужасе старались вжаться в матрасы панцирных коек. Их очередь была следующая, сразу за Сонькой Мокрушницей. Гулкие бухающие шаги в коридоре. Открывается дверь. На пороге появился одетый в белый халат с пятнами крови охранник. Прищурившись посмотрел на сбившихся в кучу подруг и ткнул пальцем:

– Шептицкая! Выходи!

– Нет! Не хочу! ПрОшу, пан конвойник, пожальте меня!

Но тот ухватил девочку за руку и выволок прочь из комнаты, Катажина застучала остатками зубов, заливаясь слезами. А через несколько минут снова зловещую тишину над заливом прорезал истошный вопль:

– А-А-А-А-А…

…Тамара Леонидовна устало откинулась на спинку стула – увы. ЗДЕСЬ помочь она не в силах. Ужасно запущенные рты, ей потребуется не одна неделя, чтобы вылечить хотя бы одну девушку. Выхода нет, придётся просить о помощи гарнизонную клинику в соседнем военном городке. А пока… Женщина зловеще усмехнулась и склонилась над тетрадным листом и поставила свою подпись… …Председатель вновь почесал лысину:

– Тамара Леонидовна! Ну где я вам найду столько всего? Подумать только – зубной пасты или порошка – пятьдесят четыре коробки, в скобках – тюбика. Зубных щёток – тоже пятьдесят четыре. У меня рыбакам не нет возможности добыть это! Дефицит! Знаете такое слово?! Но закалённую докторшу было не сломить: