По здравому размышлению я решил испробовать именно этот, второй план. Пока не стемнело, мы с Ордынцевой, где прикопали, где привязали к комлям самых крупных деревьев динамитные шашки с бикфордовыми шнурами. Поджечь их было минутным делом, после чего они, по моему плану, должны были один за другим взорваться и свалить мешающие нам видеть озеро деревья.

После ужина и обязательного в «наших светских кругах» кофея мы обсудили сложившуюся ситуацию и решили этой ночью сохранять повышенную бдительность. Посылать женщин на ночное дежурство у меня не поднялась рука. Я только попросил их спать в одежде и с оружием.

Когда стемнело, я надел бараний тулуп, и устроился на бессменный наблюдательный пост. Ночь выдалась звездная и холодная. Я завернулся в овчину и лежал, рассматривая яркие ночные созвездия. Я нашел Малую Медведицу и в ней последнюю в ручке ковша Полярную звезду. Она была довольно тусклой по сравнению со звездами первой величины, но вызывала уважение хотя бы тем, что сохраняла свое астрономическое северное положение и принцип неизменности, несмотря ни на какие суточные перемены.

Я смотрел на небо и слушал осеннюю тишину ночи. Звуков почти не было, только нежно шелестела вода, набегая на берег, изредка большая рыба всплескивала в озере, после чего вновь наступала глубокая, почти нереальная тишина. В лесу, на том берегу тоже царило молчание. Сколько времени я так просидел, не знаю, наверное, часа два. Потом легкими порывами подул ветер, зашуршал в голых ветвях, они начали качаться, задевать друг друга, послышался скрип, легкий треск. Я начал прислушиваться к новым звукам, и очарование ночи пропало.

— Можно, я посижу с тобой? — спросила шепотом Даша Ордынцева, появляясь из мрака.

— Я не слышал, как ты подошла, — сознался я. — Садись, тебе не холодно?

— Нет, — ответила она, — я надела овчину. Дома скучно, девушки все не налюбуются золотом.

Даша подобрала полы широкого бараньего тулупа, села боком, закрыв ноги. Мы оба молчали, любуясь звездами. Потом она заговорила, не отрывая взгляда от неба:

— Я поняла, почему ты так ненавидишь революционеров.

— С чего ты взяла, что я вас ненавижу? — удивился я. — Негодяев, вроде наших пленников, презираю, считаю подлыми и ущербными, но остальных, так называемых идейных борцов, в основном, жалею. Хотя и это не совсем точно. Любой фанатизм, во имя какого-нибудь бога или великой идеи, достоин удивления, но, извини, никак не любви и уважения.

Даша выслушала меня не перебивая, потом как будто решилась и заговорила совсем о другом:

— Я очень виновата перед своим отцом. Мы с ним самые близкие люди на всем белом свете, а я даже не знаю, что с ним, жив ли он.

Про свою семью она еще со мной не говорила. Только упомянула как-то, что отец был директором гимназии.

— Мама умерла, когда мне было четыре года. Я ее почти не помню. Я была единственным ребенком и после смерти матери осталась одна с отцом. Он почему-то больше не женился, хотя был еще молодым. — Даша вздохнула, плотнее запахнула воротник тулупа. — Меня воспитывали бонны и гувернантки, а отца я почти не видела. Он всегда был занят и домой приходил только ночевать. Теперь я понимаю, что ему трудно было меня видеть, я ему напоминала маму. А мне его очень недоставало. Я маленькой девочкой мечтала, чтобы он просто поговорил со мной, взял на колени.

Она надолго замолчала, видимо, разбираясь в своих детских обидах, вздохнула и неохотно добавила:

— А потом я стала так же жестока к отцу. Особенно, когда ему потребовались мое тепло и участие. Просто ушла из дома, и ни словом не сообщила, что со мной, где я…

Холодное звездное небо низко висело над нами, у меня начали мерзнуть ноги. Крутом по-прежнему было тихо.

— Последи за тем берегом, а я пойду, пройдусь, — сказал я, понимая, что Даше сейчас лучше побыть одной.

— Хорошо, — безучастно ответила она, едва глянув в мою сторону.

Я встал так, чтобы меня не было видно с противоположной стороны и, скрываясь за деревьями, пошел к дому. Там только в окнах гостиной горел свет. Туда я и пошел, но в комнате никого не было. На середине стола по-прежнему лежала груда золота. Однако, монет там почти не осталось. Было похоже, что к тридцати червонцам наши девы добавили еще несколько раз по стольку же. Я поднялся на антресольный этаж и постучал в их комнату. Мне никто не ответил. Я заглянул проверить, что у них произошло. Постели были нетронуты, и в комнате никого не было. Это становилось интересным. Я громко позвал девушек по именам. Мне никто не ответил.

Неприятно было не то, что они без объяснений забрали монеты, а то, что мы надеялись на них в случае тревоги, а они куда-то исчезли. Я снова окликнул их, и опять они не ответили. Пришлось идти в баню за фонарем «Летучая мышь» и искать их в службах. В «арестантской» почему-то оказалась настежь открытой дверь. Я приготовил наган и осторожно заглянул внутрь, там было темно и тихо. Интуитивно я почувствовал, что-то здесь произошло, что-то страшное и необычное. Я быстро вошел туда, осветил камеру керосиновым фонарем и чуть не выронил его из руки. На полу лежало два неподвижных тела. Вариантов не было, это были Трахтенберг и Опухтин. То, что они безнадежно мертвы, понятно стало сразу, но вот что с ними случилось, я узнал только тогда, когда, преодолев безотчетный страх перед мертвецами, осмотрел их тела.

Их не просто убили, а убили зверски, с издевательствами. Это было видно по тому, как они лежали, ранам, лужам крови и изорванной одежде. То, что это сделал красноармеец, сомнений не было, и я испугался за наших женщин. Ситуация складывалась не самая благоприятная: без фонаря я ничего не видел, а с ним оказывался освещенной мишенью. Пришлось придумывать, как без риска быть застреленным выйти из сарая. Я прижался к стене и быстро, как только мог, наклонился и поставил фонарь за порог. Выстрела не последовало, по-прежнему все было тихо. Я выскочил наружу, отскочил в темноту и только тогда успокоился. Впрочем, здесь все было спокойно и никаких предчувствий опасности у меня не появилось.

Теперь, после побега красноармейца, даже просто ходить по территория делалось опасно, к тому же у меня мелькнула вполне здравая мысль, что просто так из запертых камер арестованные не выходят. Потому, затушив фонарь, я пошел проверить лодку, на которой сюда приплыли Трахтенберг и красноармеец. Ее на месте не оказалось.

Вариантов произошедшего было немного, но при любом раскладе теперь нам с Дашей приходилось кисло. Даже если девушки просто сбежали вместе с красноармейцем, нам вдвоем отбить штурм было практически невозможно. К тому же теперь на нас легче всего будет свалить зверское убийство пламенных революционеров. Исчезнувшее золото неминуемо взволнует обе партийные группировки. Короче говоря, нам самим нужно было линять отсюда как можно скорее, не дожидаясь победного финала битвы.

Я пошел на наш наблюдательный пункт. Ордынцева по-прежнему сидела, закутавшись в тулуп и, скорее всего, переживала свои прошлые отношения с отцом.

— На том берегу кто-то зажигал огонь, — сказала она, не поворачивая головы, как только я подошел сзади, — наверное, прикуривал.