Когда Сноу сказал своему другу, что они, возможно, не доживут до того времени, когда водную теорию признает научное сообщество, он оказался прав лишь наполовину. Сам Сноу умер еще до того, как его идеи преобразили мир, но Уайтхед прожил еще четыре десятилетия и успел увидеть, как Лондон выстоял после эпидемии в Гамбурге в 1892 году. Уайтхед служил в церкви Св. Луки, до 1857 года, а следующие семнадцать лет был викарием в различных приходах по всему городу, посвятив немало времени работе с беспризорными детьми. В 1874 году он уехал из города, чтобы служить в церквях на севере Англии. Незадолго до его отъезда коллега по расследованию эпидемии 1866 года в Ист-Энде Джон Неттен Рэдклифф писал о роли Уайтхеда в деле о Брод-стрит.

Генри Уайтхед умер в 1896 году в возрасте семидесяти лет. До самой смерти в его кабинете висел портрет его старого друга Джона Сноу – чтобы напомнить, по словам Уайтхеда, «что в любой профессии наилучшая работа делается не посредством суетливых эмпирических требований «сделать что-то», а с помощью терпеливого изучения незыблемых законов».

Узнал бы Генри Уайтхед свой район, доведись ему прогуляться по улицам Сохо сегодня? Визуальных напоминаний об эпидемии на Брод-стрит уже давно не осталось. Собственно, в этом и состоит своеобразная природа эпидемических заболеваний: они убивают множество горожан, при этом практически не оставляя следов на инфраструктуре города. Другие великие катастрофы – пожары, землетрясения, ураганы, бомбардировки – практически всегда не только убивают людей, но и разрушают множество построек. Собственно, именно так они в первую очередь и убивают: разрушая жилища. А вот болезни более коварны. Микробам наплевать на здания, потому что здания не помогают им размножаться. Так что здания могут стоять себе и стоять. А вот тела начинают падать.

Здания, впрочем, тоже изменились. Почти все постройки, стоявшие на Брод-стрит в конце лета 1854 года, исчезли, уступив место новым; отчасти над этим потрудилось воздушные войска фашистов, отчасти – строительные компании, занимавшиеся творческим разрушением, характерным для растущего рынка городской недвижимости. (Собственно, изменилось даже название улицы. Брод-стрит в 1936 году переименовали в Бродвик.) Колонки, конечно же, давно уже нет, хотя в нескольких кварталах от ее исходного положения установили копию с маленькой табличкой. К востоку от бывшей колонки находится элегантное стеклянное офисное здание, спроектированное Ричардом Роджерсом; наружные трубы на нем раскрашены в ярко-оранжевый цвет, а в холле располагается вечно заполненный до отказа суши-ресторан. На месте церкви Св. Луки, снесенной в 1936 году, стоит построенный в шестидесятых «Кемп-хаус», на четырнадцати этажах которого размещаются офисы, магазины и жилые квартиры. Вход в работный дом со стороны Поланд-стрит теперь ведет на подземную парковку, хотя само здание работного дома стоит до сих пор и видно с Дюфурс-плейс, выделяясь среди послевоенных унылых построек на Бродвик-стрит, словно величавая викторианская окаменелость.

Но Уайтхеду все равно многое показалось бы знакомым на улицах Сохо, хотя здания там уже совсем другие, да и жить в районе стало намного дороже. Кофейни в Сохо в основном принадлежат национальным и международным сетям, но вот остальной район по-прежнему бурлит кипучей энергией местных предпринимателей. Производители минеральных зубов уступили место съемочным павильонам, хипстерским музыкальным магазинам с виниловыми пластинками в витринах, конторам по веб-дизайну, дорогим рекламным агентствам и бистро в духе «Клевой Британии», а также работницам сексуальной индустрии, напоминающим о неприглядных семидесятых. Район процветает, повсюду царят страсти и провокации, характерные для густонаселенного города. Улицы кажутся живыми – именно потому, что их оживляют пересекающиеся пути огромного количества человеческих жизней. А то, что на этих перекрестках преобладающими чувствами являются безопасность, энергичность и поиск новых возможностей, а не нависающий страх смерти, – наследие битвы, развернувшейся на этих улицах 150 лет назад. Возможно, самая важная его часть.

На самой же Брод-стрит за полтора столетия, отделяющих нас от тех ужасных дней в сентябре 1854 года, неизменным осталось лишь одно предприятие. Вы по-прежнему можете выпить пинту пива в пабе на углу Кембридж-стрит, всего в пятнадцати шагах от места, где когда-то стояла колонка, едва не убившая весь район. Изменилось только имя: теперь паб называется «Джон Сноу».

Холерный вибрион под микроскопом

Жительница деревни перевозит детей в город. Горожанка рожает ребенка. Умирает старый крестьянин. Возможно, какое-то из этих событий произошло прямо сейчас, и благодаря ему покачнулись глобальные весы. Мы вошли в новую эпоху, в которой население планеты больше, чем на 50 процентов, состоит из городских жителей[15]. Некоторые эксперты считают, что в конечном итоге в городах будет жить 80 процентов населения Земли, после чего мы достигнем стабильной точки. Когда Джон Сноу и Генри Уайтхед ходили по узким лондонским улочкам в 1854 году, в городах жило чуть меньше 10 процентов населения планеты, а в начале XIX века – и вовсе лишь 3 процента. Прошло чуть меньше двух столетий, и горожане уже превратились в абсолютное большинство. Ни одно другое явление, произошедшее в этот же период – включая мировые войны, распространение демократического метода управления, электрификацию и интернет, – не было настолько широкомасштабным и не изменило настолько человеческую жизнь. Учебники истории обычно посвящены национально-освободительным сюжетам: свержению королей, избранию президентов, решающим битвам. Но учебник новейшей истории Homo sapiens как вида должен начаться и закончиться одной и той же фразой: «Мы стали жителями городов».