Меня отчислили из школы в тот же день. Мама, увидев мое разорванное ухо, отреагировала спокойно – и на ухо, и на отчисление.

– Мы все равно завтра уезжаем, – сказала она.

В тот вечер я даже не спросила, куда на этот раз и надолго ли? Мне было все равно. Лишь бы подальше от этой школы.

Сидя в кабинете заведующей отделением, которая собиралась «отчислить» мою маму из больницы, я вдруг вспомнила все, что, казалось, давно забыла, – линейку, ухо, сережки, которые остались не пойми в каком городе среди прочих ценных вещей. Я плакала, когда поняла, что они потерялись и нет ни единого шанса их вернуть. Слишком часто мама меняла дома, города, поселки, села. Слишком часто мы переезжали: срочно, ближайшим рейсом самолета или поездом, собираясь впопыхах. Я точно помню, что положила серьги в шкатулку, которую для меня вырезал на уроке труда Серега и подарил на Восьмое марта. Но где я оставила ту шкатулку? В каком из домов? У какой из многочисленных теть – Варь, Надь, Свет, Лен, к которым меня определяла «на побывку» мама? Я никогда не знала, когда она вернется и вернется ли вообще.

Теперь я могу в этом признаться – иногда мне не хотелось, чтобы мама меня забирала от людей, которых я успела полюбить. Я плакала, страдала, просила задержаться еще хотя бы на день. Мама, конечно, обижалась и не понимала, почему я не рада ее появлению и не хочу с ней уезжать. Как вообще смею любить посторонних, пусть и добрых людей, когда должна любить только ее? Каким-то удивительным образом, думаю, чудом, маме не удалось вбить в меня умение спокойно расставаться. Я не стала равнодушной и по-прежнему отдавала новой семье, в которой оказывалась, все, что могла – нежность, заботу, помощь. Не для них, для себя. Я не хотела становиться такой, как мама, которая, конечно, была благодарна своим приятельницам и недолгим подругам за то, что присматривали за мной. Но когда я ей рассказывала, как вкусно меня кормили, какое платье подарили, мама пожимала плечами и резко отвечала: «Я им за это заплатила». Навыком отрезать от себя прошлое, людей, воспоминания я так и не овладела. Мама считала, что это мое слабое место.

Но она все еще моталась по командировкам, а я меняла города, села, поселки, а также семьи. Теть Нин, баб Кать, которые принимали меня из жалости или желания немного заработать, или просто потому, что считали – где двое детей, третьему место всегда найдется. Я обрастала знакомствами, перенимала язык, говор, темп речи, манеру одеваться, правила поведения той местности, в которую меня занесла не судьба, а мама. А география маминых путешествий была обширной. Я мимикрировала. Так и выживала. Ценный навык, который я получила в детстве, – умение выживать при любых обстоятельствах, в любых условиях, на любой срок.

Но в отличие от мамы, я не рву связи. Мне важно сохранить общение, пусть и редкое – поздравить с праздниками, с днем рождения.

Я умею шить, вязать, готовить, торговаться на рынке, находить то, что найти невозможно, включая аленький цветочек. Я не хотела, меня жизнь заставила. Или мама. Она, кстати, считала это своей главной задачей – научить меня не жить, а выживать. Не наслаждаться, а преодолевать.

Кажется, я слишком долго таращилась в окно, когда заведующая произносила свою речь. Опять же спасибо ботоксу и волшебным рукам моего врача – я все еще изображала застывшую вежливую улыбку.

– Что на сей раз? – спросила я у заведующей тоном, каким уставшая многодетная мать интересуется у воспитательницы детского сада, что натворил ребенок. Съел пластилин? Заглядывал девочке под юбку? Сказал нехорошее слово? Размазывал козявки по шторе? Господи, какая ерунда по сравнению с тем, что у младшего режутся зубы и он уже всю грудь съел. Сил нет терпеть. А старший каким-то образом разбил лампу в спортивном зале. Чтобы поменять лампу, нужно вызывать пожарных – высоко, на стремянке не дотянешься. И лампы не обычные, а специальные. Или оплачиваешь замену лампы, или ребенка выгоняют из секции.

Бедная, измученная мать даже в стрессовой ситуации может думать только об изгрызенной груди и о том, что лифчик уже промок – молоко сейчас сквозь блузку польется. Есть в материнской психике такой защитный механизм, выключающий эмоции, которых становится слишком много из-за гормонов. Грудь перевешивает все козявки и разбитые лампы вместе взятые. Мать соглашается на все – вызывайте, меняйте.

Я у заведующей была в роли такой мамы, у которой сработал тумблер, «предохранитель». Я слушала ее, но думала о другом – дочери надо написать сочинение, она рыдает из-за четверки по биологии, сын получил тройку и не получит стипендию: лежит, страдает. Муж жалуется на боли в спине или в ноге – точно не помню, или на жизнь жалуется, что тоже возможно. Надо сшить костюм для дочери на выступление, у меня зуб болит уже сильно, пора до зубного врача доехать. Еще эндокринолог велела сдать анализ на гормоны щитовидной железы. Когда это было? Два месяца назад? Или уже год прошел? Так ведь и не сдала. По дороге домой не забыть заехать в аптеку – витамины купить и от головной боли что-нибудь. Только бы не очередной приступ мигрени. Пусть лучше зуб в голову отдает.

Заведующая откашлялась, достала из папки листочек и начала торжественно зачитывать список маминых нарушений.

Она опять курила в туалете. И даже не в том, который общий, на этаже, а в том, который в палате. Чтобы избавиться от запаха табачного дыма, мама взяла на посту свою карту, вырвала из нее первую страницу со всеми данными и сожгла в туалете. Естественно, запах гари донесся до соседних палат, больные выскочили со всеми вещами, готовые к эвакуации. Сигнализация не сработала, потому что висела исключительно для красоты. Больных пришлось успокаивать. Мама твердила, что она сердечница, поэтому ей можно курить в неположенных местах. Или они хотят инфаркта, пока она дойдет до курилки? И вообще – в ее возрасте бросать курить даже вредно.

– Я заберу у нее сигареты и зажигалку, – пообещала я заведующей.

– Да при чем здесь курение! – воскликнула та.

Мама, как поведала мне врач, организовала подпольные игры. Играла в шахматы и карты на деньги.

– И где она нашла столько женщин, играющих в шахматы и в преферанс? Она ведь в преферанс играла, правильно?

– Да, в карты, и да, не нашла. Не все женщины такие… не такие, в общем, – строго сказала заведующая, которая так и не смогла подобрать уместное в подобном возмутительном случае прилагательное. Я хотела ей подсказать – «распутная», например, или «падшая», но не стала. – Но ваша мама прошла в мужское отделение! И играла там! У нас разное бывало, но чтобы женщина в возрасте в мужском отделении… Такое в первый раз!

Заведующая развела руками, посмотрела в потолок, потом снова исполнила жест, означавший крайнее возмущение и недоумение.

– То есть вы выгоняете маму не за курение в туалете и панику в отделении, а за то, что она прошла в мужское отделение? – вежливо уточнила я, чтобы потянуть время. Мне стало нехорошо. Голова закружилась, подступила тошнота. Очень не хотелось, чтобы меня вырвало прямо на стол заведующей. Хотя мне нравилась перспектива упасть в обморок в ее кабинете, чтобы вызвать жалость.