– То есть вы предлагаете соглашаться на все, что способствует, так сказать, реабилитации? Включая коньяк? – уточнила я.

– Ну, совсем по чуть-чуть. Не злоупотребляя, конечно. Недельку мы ее еще подержим, – объявил с воодушевлением заведующий, – заодно общий тонус поднимем, витаминчики прокапаем. Последим за динамикой, так сказать.

– Сколько? – спросила я.

– Нет, никаких лекарств покупать больше не нужно. Мы же тоже… у нас имеется… – замахал руками заведующий.

– Сколько вы ей должны? Сколько успели проиграть? – спросила я.

– Не я, хирург. Тот самый, который ее оперировал. Немного, но обидно. Он ведь считался лучшим среди нас. То есть я хотел сказать…

– Но по медицинским показаниям я могу маму забрать хоть сегодня, правильно? – уточнила я.

– Да, конечно. Амбулаторное лечение, наблюдение по месту жительства, – развел руками врач.

– Я спрошу у мамы. Если она захочет, то останется, если нет, я ее забираю.

Конечно, я прекрасно знала, что произойдет дальше. Мама, значит, уже сорвала куш и потребует забрать ее немедленно. Больше всего на свете она не любила отыгрываться, потому что могло вскрыться то, о чем догадался лишь Дима, но предпочел молчать. Мама в знак благодарности позволила и ему уйти с приличным выигрышем. Мама мухлевала, делала это профессионально, блестяще. Она была шулером по призванию.

Картами мама зарабатывала нам на отпуск. Играла, чтобы провести еще неделю в пансионате на море. Но могла резко сорваться с места и уехать на поезде, автобусе, такси, лишь бы побыстрее. Это означало, что она выиграла крупную сумму и боялась, что ее «раскроют». Я – маленький ребенок – тоже имела свою роль. Отвлекала – кто будет относиться всерьез к женщине с пяти-шестилетним ребенком? Ну дамочка, которой захотелось пощекотать нервы. И я обычно вытаскивала маму из-за стола в нужное время – приходила, говорила жалобно, что хочу спать или у меня болит живот. Ребенок – благовидный и законный предлог выйти из-за стола. Чемоданы стояли уже собранными. Мы с мамой забегали в номер или снятую комнату, хватали вещи и ехали на вокзал, чтобы утром оказаться в другом городе. Мама снова начинала играть. Я спрашивала – зачем? Ведь у нас есть деньги, и много. У мамы стекленели глаза, она тащила меня на пляж или в ресторан самой дорогой гостиницы города. Там она могла завести знакомства, отвлечь потенциальных партнеров собственным внешним видом: глубокое декольте, кокетливые смешки и легкомысленность во взгляде. Потом прикрыться наличием ребенка, договориться об игре. Я помню, как, маленькая, складывала смятые рубли, трешки и пятерки, а то и красные десятки в кучку, пересчитывала и перепрятывала в разные места – в кармашек своего сарафана, в сандалик. Мама играла не ради денег – ради удовольствия. Была ли она игроманом, что считается болезнью? Нет. Ее совершенно не привлекало казино – рулетку она считала бестолковым детским баловством, автоматы презирала. Покер – да, любила. Но опять же в компании, а не с профессиональным крупье. Но и отказаться от возможности выигрыша, легкого, можно сказать дармового, шедшего в руки, была не в силах.

Я точно знаю – с апостолом Петром мама сначала распишет «пулечку», поставив на кон место своего пребывания. И точно попадет в рай, потому что проигрывать не умеет, не любит и обязательно смухлюет, даже если поклянется играть честно. Так что за ее загробную жизнь я спокойна. Надеюсь лишь на то, что мне не позвонят с того света и не попросят забрать маму, поскольку она нарушает режим, разлагает райские кущи и обыграла какого-нибудь уважаемого человека, признанного официальным святым. Вы думаете, я шучу? Вовсе нет. Интересно, какой код в раю, чтобы я была готова к телефонному звонку?

* * *

Про загробную жизнь и, кстати, мамино там присутствие мне бабушка еще рассказывала. Эта история вошла в анналы села и стала легендой. Мама тогда уже училась в университете, кажется, на третьем курсе, и приехала домой на каникулы. Это был ее первый визит после того, как ей предложили тот самый судьбоносный выбор – или уезжай куда подальше, или топись в Тереке, как положено опозорившей себя девушке.

Мама приехала с короткой стрижкой, в брюках клеш и в блузке, которая обнажала то одно плечо, то другое. Конечно, в село бы ее не пустили еще в ближайшие лет пятьдесят как минимум, но умер мамин единственный и любимый тренер по шахматам Валерий Георгиевич. И перед смертью наказал жене вызвать на его похороны лучшую ученицу Ольгу. Жена Валерия Георгиевича замахала руками, закричала, обещала исполнить любую другую волю почти покойного, кроме этой, но тот ответил резко и твердо – на похороны вызвать Ольгу и передать ей записку. Лишь поэтому маму пустили в село – из уважения к последней воле уважаемого человека.

– Слушай, никто не звал его по имени-отчеству, – рассказывала мне мама. – Все звали «Георгич – два коня».

– Почему? – спросила я, потому что так и не научилась играть в шахматы. Мне дались лишь шашки, и то с большим трудом. Я – главное мамино разочарование в жизни. Кто-то из матерей расстраивается, если ребенок не поступил в институт, неудачно вышел замуж или женился, не сделал блестящей карьеры. У моей мамы имелась собственная шкала ценностей. Когда она поняла, что я совершенно, то есть абсолютно не умею считать, не могу запомнить элементарный дебют и не всегда отличаю ладью от королевы… В общем, после этого все неприятности стали казаться ей ерундой. Я могла вылететь из вуза, не сдав экзамен, неудачно выйти замуж или вовсе не выйти, не работать или работать не там. Маме было все равно. Ведь в детстве я уже ее разочаровала: никакое другое потрясение не могло сравниться с тем, что я не умею играть ни в шахматы, ни в карты. И никогда не хотела научиться.

– Что непонятного? – удивилась родительница, когда я попросила объяснить прозвище тренера. – Георгич всегда говорил: «У тебя есть два коня, а ты – баран».

– И что? – Я не понимала, в чем смысл присказки.

Мама злилась и кричала, что это элементарно, если я не полная идиотка с куриными мозгами. Я же оставалась полной идиоткой. Мне нравилось играть в скрабл, но без подсчета очков за занятые клетки и использование букв. Просто составлять слова. На интерес. Даже не на щелбаны. Мама, кстати, сама виновата. Когда мы играли в единственную освоенную мной карточную игру – подкидного дурака на щелбаны, она била меня так, что появлялась шишка. Выставляла пальцы, оттягивала средний и шарашила. Ужас. Звезды из глаз сыпались. Я плакала. Мама говорила, что я должна почувствовать проигрыш – это больно. И потом, когда решу сдаться и проиграть, вспомнить ту боль и сражаться до конца.

Мама приехала на похороны к тренеру. В записке, которую ей передала вдова, Валерий Георгиевич оставил распоряжение – положить его любимую доску с фигурами, настоящими, костяными, ему в гроб. Чтобы там, на том свете, было чем заняться. А если жена откажется, то Ольга должна забрать эту доску себе. Мама передала записку вдове. Та закричала. Ничего ценнее этой доски в доме не имелось. Вдова хотела ее продать, чтобы отправить сына в город получать достойное образование. Уже и покупателя нашла. Доска и фигуры, которые вдова ненавидела, поскольку ее покойный муж любил их больше жены и детей, оказались очень дорогими. Покупатель предлагал столько, что можно было бы не только оплатить похороны, обучение старшего сына, но и хватило бы на достойную жизнь всей семьи в ближайшие несколько лет.