Я запрокидываю голову, вздергиваю подбородок к небу, словно собираюсь вынырнуть. Мои локти и вывернутые ступни прижаты к тротуару. В кулаке дрожит рукоятка зонта. Я выставляю руку в сторону для равновесия. В пелене моросящего дождя, под шелест шин на далеком перекрестке я медленно поднимаюсь с земли – вверх, вверх, – и вот я уже стою.

Нервы у меня напряжены. Сердце пылает. Чувствую, как ативан очищает мои сосуды, подобно свежей воде, омывающей заброшенное жилище.

Раз. Два. Три. Четыре.

Осторожно выставляю одну ногу вперед. Потом другую. Шаркаю по асфальту. Не могу поверить, что я это делаю. Я это делаю!

Теперь шум транспорта ближе, громче. Не останавливаться. Я смотрю на зонт – он заполняет поле зрения, защищает меня. Снаружи зонта ничего нет.

Пока он не дергается вбок.

– Ах, извините.

Я вздрагиваю. Что-то – или кто-то – наткнулось на меня, задело зонт. Потом этот кто-то проносится мимо размытым пятном; мелькают голубые джинсы и куртка. Я оборачиваюсь вслед и вижу себя в оконном стекле – спутанные волосы, влажное лицо, клетчатый зонт, выступающий из руки, наподобие гигантского цветка.

А за своим отражением, по ту сторону окна, я вижу эту женщину.

Я около кафе.

Пристально всматриваюсь. Что-то мешает мне. А, это тент нависает над головой. Я зажмуриваюсь, потом вновь открываю глаза.

Входная дверь в пределах досягаемости. Я протягиваю руку, пальцы дрожат. Не успеваю ухватиться за ручку, как дверь распахивается и появляется молодой человек. Узнаю его. Мальчик Такеда.

Уже больше года я не видела его близко, то есть лично, а не через объектив. Он подрос, у него пробиваются темные усы и бородка, но он по-прежнему излучает ту неописуемую добрую детскость, которую я научилась распознавать. Этот невидимый ореол есть у Ливви. И у Итана тоже.

Мальчик, вернее, молодой человек – почему мне никак не запомнить его имя? – придерживает дверь локтем, пропуская меня внутрь. Я замечаю его руки, изящные кисти виолончелиста. Наверное, у меня вид бомжа, и все же он обращается со мной учтиво. Родители воспитали его правильно, как сказала бы БабуляЛиззи. Интересно, узнал ли он меня. Пожалуй, я сама себя едва узнаю.

Прохожу мимо него в кафе. Начинаю припоминать это место. Бывало, я заглядывала сюда по нескольку раз в неделю по утрам, когда не успевала сварить себе кофе дома. Здесь подавали слишком крепкий кофе – полагаю, и сейчас тоже, – однако мне нравилась атмосфера этой кафешки. Потрескавшееся зеркало, на котором маркером писали меню; барная стойка с пятнами, похожими на олимпийские кольца; музыкальный центр, выдающий старые хиты.

– Незатейливая мизансцена, – заметил Эд, когда я в первый раз привела его сюда.

– Нельзя употреблять эти слова в одном словосочетании, – сказала я ему.

– Ну тогда – незатейливо.

И неизменно. Больничная палата сокрушила меня, но здесь другое, знакомое место. Мои ресницы трепещут. Я оглядываю толпу посетителей, изучаю меню, вывешенное над кассовым аппаратом. Чашка кофе теперь стоит два доллара девяносто пять центов. Это на пятьдесят центов больше, чем в последний раз, когда я здесь была. Инфляция – это такая пакость.

Зонтик опускается, задевает мои лодыжки.

Как давно я нигде не бывала! Сколько забытых ощущений – краски, звуки, запахи! Тепло человеческих тел, поп-музыка прошлых десятилетий, жужжание кофемашины. Вся сцена разматывается в замедленном темпе, в золотистом свете. На миг я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, вспоминаю.

Я вспоминаю, как входила в это кафе, кутаясь в зимнее пальто или в летнем наряде с порхающей у коленей юбкой. Помню, как слегка задевала людей, улыбалась им, заговаривала с ними.

Открываю глаза, золотистый свет меркнет. Я в сумрачном зале около окна, умытого дождем. Сердце быстро колотится.

Вспышка красного пламени у прилавка с выпечкой. Это она – изучает булочки. Поднимает подбородок, замечает свое отражение в зеркале. Проводит рукой по волосам.

Я незаметно продвигаюсь ближе. Чувствую на себе взгляды посетителей, рассматривающих странную женщину в купальном халате, с раскрытым зонтиком, который она выставила перед собой. С трудом проталкиваясь к стойке, я расчищаю себе туннель сквозь толпу, сквозь шум. Вскоре гомон возобновляется, словно я погрузилась в воду и она сомкнулась надо мной.

Женщина в нескольких футах от меня. Еще шаг, и я смогу дотянуться до нее рукой. Схватить за волосы и рвануть.

В этот момент она слегка поворачивается и выуживает из кармана гигантский айфон. В зеркале видно, как пляшут ее пальцы по экрану, на лицо падает отсвет. Воображаю, что она пишет Алистеру.

– Прошу прощения? – произносит бариста.

Женщина тарабанит по сенсорной клавиатуре.

– Прошу прощения?

И тогда – что я делаю? – я откашливаюсь.

– Ваша очередь, – бормочу я.

Она перестает набирать сообщение, кивает в мою сторону.

– О-о! – восклицает она, потом бросает мужчине за стойкой: – Обезжиренный латте, средний.

Она даже не взглянула на меня. Я смотрю в зеркало, вижу, как стою у нее за спиной, подобно призраку, ангелу мщения. Я пришла за ней.

– Обезжиренный латте, средний. Желаете что-нибудь съесть?

В зеркале отражается ее рот – маленький, четко очерченный, так непохожий на рот Джейн. Во мне поднимается волна гнева, затуманивает голову.

– Нет, – помолчав, произносит она. Потом ослепительно улыбается. – Нет, пожалуй, не стоит.

Позади нас кто-то шумно отодвигает стулья. Я бросаю взгляд через плечо – к двери направляется компания из четырех человек.

Голос бариста перекрывает шум:

– Ваше имя?

И мы с женщиной встречаемся в зеркале взглядом. Она съеживается. Улыбка тает.

На миг время замирает – тот миг, когда мы, затаив дыхание, скользим с дороги в пропасть.

И не оборачиваясь, не отводя глаз, она отвечает тем же ясным голосом:

– Джейн.

Джейн.

Мои губы невольно произносят это имя. Женщина оборачивается, пронзает меня взглядом:

– Так странно видеть вас здесь.

Тон ее так же бесстрастен, как и глаза. Акульи глаза, думаю я, холодные, жесткие. Я порываюсь сказать, что сама удивлена своим присутствием здесь, но слова застревают в горле.

– Я думала, вам… стало хуже, – продолжает она. Звучит уничижительно.

Я качаю головой. Она молчит.

Снова откашливаюсь. «Где она и кто ты такая?» – хочется мне спросить. «Кто ты такая и где она?» Чужие разговоры вокруг сбивают меня с мысли.

– Что?

– Кто вы такая?

Вот так.