Задержанный съежился еще больше:

— Мы всего лишь вернули пропавшую вещь исконному хозяину.

— Какому еще, на хрен, хозяину? — взорвался Лучко.

— Больше я ничего не знаю, — тихо сказал Лопарев и снова опустил голову.

— Ну а Пышкин-то где?

Лопарев тяжело вздохнул. Насторожившийся Лучко подался вперед:

— Не понял. А ну говори. Вы и Пышкина, что ли, грохнули?

— Не «мы», а Рябов, — признался Лопарев. — Когда в Третьяковке все пошло не совсем по плану.

— Не совсем по плану? То бишь после убийства охранника?

— Ну да. Сразу после этого Пышкин примчался ко мне на дачу. Так струхнул, что собирался явиться с повинной.

— И Рябов испугался, что реставратор всех заложит?

Лопарев кивнул.

— Ну и дела. И где же тело?

— На опушке, на поляне этой. Если надо, покажу.

— Как миленький покажешь.

Капитан смерил комнату шагами.

— Я все-таки не пойму, а почему родноверцы выбрали именно Осеево для своих… э-э…

Лучко очень захотелось сказать «шабашей», но он сдержался.

— Вы про поляну? — уточнил Лопарев. — Так с Осеева-то как раз все и началось.

— В каком смысле?

— Дело в том, что там поселился волхв Любомир. Еще в конце восьмидесятых.

— Кто-кто поселился?

— Волхвами у нас называют священнослужителей.

— Волхвами, значит? Ясно. И где этот ваш Любомир?

— Уже четыре года как умер. Но оставил нам Веру…

Несмотря на то что Лопарев говорил очень тихо, в его голосе звучала убежденность. Если не сказать фанатизм.

Срок, отведенный Дедовым для пребывания Стольцева во Флоренции, подходил к концу. Пора было складывать чемодан. Впрочем, Глеб и сам успел соскучиться по дому и совсем не возражал против возвращения. Если бы не Франческа.

Глебу до смерти снова захотелось услышать ее голос, и он торопливо набрал номер.

— Привет!

— Привет! А я как раз собиралась тебе звонить.

— Да ну?

— Нет, правда. Есть срочная новость.

— Рассказывай.

— Думаю, будет лучше, если ты сам посмотришь. У тебя в отеле есть доступ к Интернету?

— Разумеется.

— Тогда зайди на сайт «Нового Рима».

— А что такое?

— Сам поймешь. Посмотри итальянскую версию.

— Диктуй адрес.

— Набери «novaroma», точка, «org». A «www» вводить не обязательно.

Несмотря на вроде бы чисто технический характер разговора, последнее наставление показалось и без того распаленному Глебу особенно сексуальным. «Ву-ву-ву» — а именно так это произносится по-итальянски — в устах Франчески прозвучало не менее обольстительно, чем песнь сирены. Однако, в отличие от Одиссея, Глеба некому было удержать, принайтовав к корабельной мачте. Поэтому иных путей, кроме как за борт, у него не было.

С трудом отстранившись от бури нахлынувших на него чувств, Глеб подсел к ноутбуку.

Интернет-сайт «Нового Рима» оказался интернациональным. Посетитель мог выбрать любой из более чем десяти разных языков, включая латынь и русский. Глеб, как и было велено, щелкнул на иконке «Italiano». Ознакомившись с манифестом организации, а также проповедуемым ею культом римских богов — Cultus Deorum Romanorum — и просмотрев несколько разделов, он поначалу не обнаружил ничего экстраординарного. Затем его внимание привлекла рубрика под названием «Текущие события». Одно из сообщений, видимо специально набранное шрифтом, отличным от того, что использовался в остальных новостях, гласило:

«Всем, всем, всем!

Братья и сестры!

Очень скоро вы сможете увидеть реликвию, считавшуюся утраченной тысячелетия тому назад. Она долгие века служила нашим далеким предкам символом Истинной Веры. Теперь послужит и нам.

Ждите чуда!»

…Возвращая попавшее в опалу многобожие, Юлиан по обыкновению был последователен во всем. Даже крест, который еще со времен Константина служил эмблемой на флагах, щитах и монетах, теперь был заменен символикой исконных богов. Надо сказать, далеко не все встретили нововведения с восторгом.

Но более всего Юлиана огорчало двоедушие тех, кто обратился к языческим алтарям не в силу веры, а по иным причинам — от необоснованного страха перед репрессиями до иллюзорной надежды на возможную выгоду.

«Телесные болезни можно излечивать при помощи искусных операций, но заблуждения о природе богов нельзя уничтожить ни огнем, ни железом. Что пользы в том, если рука будет приносить жертву, между тем как душа станет осуждать руку», — сокрушался Август…

…Будучи совершенным сам, Юлиан подмечал и ценил гармонию и совершенство окружающего мира: тщательно зарисовывал расходящиеся по воде круги от брошенного камня, восхищался продуманным устройством пчелиных сот, безупречной симметрией цветочных лепестков, крепостью и изяществом паутины.

Говоря о паутине и ловко плетущих ее восьминогих тварях, не могу не упомянуть о любви Юлиана к восьмерке. Полагая, что боги неспроста обычно придают форму октаэдра неограненным кристаллам алмаза — самого твердого вещества из нам известных, мой Господин считал восьмерку синонимом совершенства и поклонялся ей, словно Юпитеру или Аполлону. Что уж говорить о числе «восемьдесят восемь», которое представлялось ему божественным. Мало того, что оно насчитывает восемь десятков и восемь единиц. Оно еще и записывается восемью знаками — LXXXVIII.

Юлиан верил, что священная восьмерка, подобно путеводной звезде, освещает ему кратчайшую дорогу к славе и величию, ведет его от первого до последнего дня жизни. Так оно, в общем-то, и вышло. Даже древко поразившего его кавалерийского копья тоже окажется восьмигранным. Однако я по дурной привычке снова опережаю ход событий, словно бусы нанизываемых на нить наших судеб неумолимой Клото…

…Хочу особо сказать о привязанности Юлиана к изящным искусствам. Став императором, он тут же перевез из Рима в Константинополь все мало-мальски ценные произведения живописи и скульптуры.

Восстановив пинакотеки, объявленные его предшественниками вне закона, он вновь открыл взорам публики бессмертные шедевры Фидия, Лисиппа, Поликлета, Апеллеса и Зевксиса.

Особой любовью императора пользовались изыски тех греческих художников, что, отойдя от реалистичного отображения людей и природы, отказались от четкого контура, заменив его мелкими раздельными мазками, и перестали заранее смешивать краски. Наподобие того, как это делают нынешние корифеи восковой живописи, они приноровились так точно наносить мазки верно подобранных чистых тонов, что те чудесным образом образовывали нужный цвет непосредственно в глазу потрясенного зрителя. Мало того, обратив внимание на то, что солнечный луч, пойманный в капкан непогодой, расщепляется на составляющие, отдельные живописцы додумались в противовес природе ставить рядом не соседствующие в радуге, а, наоборот, далеко отстоящие друг от друга цвета. Оказалось, что если, в нарушение придуманной природой последовательности, чередовать синий не с зеленым, а с желтым, а зеленый, в свою очередь, — с красным, можно добиться поразительного результата, многократно усилив яркость красок и силу образов. Благодаря этим нововведениям и невероятным достижениям лучших греческих мастеров стало возможным не просто отображать людей и природу, но и передавать чувства и ощущения, переполняющие автора.