Вкратце обсудив тему веротерпимости и немного поспорив с доводами Вески насчет того, что в двадцать первом веке религиозная рознь превратилась в основную движущую силу истории, Стольцев поблагодарил хозяина — пришло время прощаться.

Напоследок Вески после некоторых колебаний задал явно волнующий его вопрос:

— А что станет с иконой, когда вы ее найдете?

— Она вернется домой.

— Это понятно. Я о другом. Если вся эта история про картину Зевксиса — правда, не стоит ли подумать о том, чтобы наконец мирно разделить эти две святыни? Вам свою, а нам — нашу?

Они уже покидали кабинет, когда хозяин включил свой мобильный, на время разговора вежливо переведенный в режим вибросигнала. Телефон тут же затрясся мелкой дрожью, предупреждая о входящем звонке. Любопытно, что рингтоном служил все тот же странный трек с античной «музыкой».

Как разъяснил мне прозорливый Мардоний, возведя Юлиана в Цезари и отправив в охваченную смутой Галлию, Август предвосхищал немалую пользу от такого шага. Ведь если Юлиан не справится, это, как и в случае с беднягой Галлом, послужит прекрасным поводом раз и навсегда избавиться от последнего из недобитых братцев. А если Юлиан вдруг ненароком одолеет варваров, то тоже сослужит хорошую службу как римскому отечеству, так и лично императору. После чего останется лишь найти новый повод для опалы. А уж с этим Август справится легко.

Пытаясь потуже связать Цезаря родственными узами, император спешно выдал за него свою сестру Елену. Поначалу Констанций собирался оставить ее у себя заложницей, в роскоши заточенной в Большом императорском дворце, но в конце концов уступил мольбам пылкого Юлиана и настойчивым просьбам собственной матери. Елене дозволили ехать вместе с мужем.

Мы отправлялись на войну с жестокими галлами, и далеко не все из нас рассчитывали вернуться. Я, чуть не плача, прощался с Федрой. Скоропалительность, с которой Август приблизил к себе Юлиана и тут же послал на верную смерть, не дала мне времени устроить собственную жизнь. В тот самый день, когда я собирался, упав на колени, просить руки возлюбленной, мне вновь выпало сказать ей «до свидания». О, если бы я только знал, что следующего свидания придется ждать целых пять лет…

…Еще раз коснусь предсказаний, и вот почему. Когда наши отряды добрались до нарбонской Галлии, одна слепая старуха, услышав шум, спросила, кто прибыл. Узнав, что это Цезарь Юлиан, она воскликнула: «Он восстановит храмы богов!»

Откуда этой слепой женщине был известен исход грядущих событий? Она ведь не могла видеть знамений. Впрочем, разве бывалые авгуры не гадают по птичьим крикам, отдавая предпочтение карканью ворон, уханью совы и кудахтанью куриц как наиболее достоверным проводникам Божьего Промысла?

…По решению Цезаря, которому никто не смел противиться, я занял сразу две должности. Днем исполнял обязанности личного телохранителя, а вечером, после ратных дел, в качестве секретаря под диктовку записывал распоряжения, приказы и философские размышления. Последние не раз превращались в жаркие споры, ибо с гордостью сообщаю: лишь мне да Мардонию было дозволено перечить соправителю самого Августа.

Не могу не упомянуть о знаменательном событии, когда за доблесть в сражении возле местечка под названием Костинар Юлиан наградил меня почетным прозвищем. Отныне я буду зваться Афанасием Костинарским.

По мере роста числа битв, выигранных в, казалось бы, безнадежных положениях, росла и популярность Цезаря. Он был любим всеми и вся и будто состоял из сплошных добродетелей. Природная отвага в сочетании с осмотрительностью сделала его великим воином. Многая мудрость позволила стать выдающимся полководцем. Самоотверженность в бою и скромность в лагере, готовность разделить с рядовым легионером свой скудный паек и офицерский плащ снискали ему любовь солдат и мирных граждан. Внутренняя утонченность разбудила писательский талант, намного превосходящий литературные потуги других жадных до пера властителей. А чистота помыслов и истовая набожность, хотя и служили время от времени объектом насмешек немногочисленных недругов, тем не менее упрочили закрепившийся за молодым Цезарем ореол богоизбранного царя.

Стоило ли удивляться тому, что однажды, вопреки его собственной воле, войско, подняв Юлиана на щите и оглашая лагерь громогласными криками, объявило его Августом, дав повод для междоусобицы с только и ждущим подобного предлога Констанцием.

Гражданская война представлялась теперь неизбежной. Но каков будет ее исход? А тут еще печень очередной жертвенной овцы оказалась покрытой двойной пленкой, что поставило в тупик даже самых знающих гаруспиков.

Несколькими тревожными днями позднее солдат, что подсаживал Юлиана на коня, споткнулся и, потеряв равновесие, плюхнулся на землю.

Вскинув голову в небо и сложив руки в благодарственном жесте, Юлиан сообщил нам, что только что «упал тот, кто вознес его на высоту». Как выяснилось, в этот миг в далекой Киликии Август, снедаемый безжалостной лихорадкой, отправился к праотцам.

Все ликуют. Лишь Юлиан снова взгрустнул, возможно, вспомнив о не дожившей до этого светлого дня Елене. Она так хотела дать ему наследника, но всякий раз стараниями коварного Констанция все заканчивалось ничем. То ядовитое зелье вызвало череду выкидышей, то свое черное дело сделала подосланная императором повитуха.

После смерти жены, скончавшейся в очередной попытке родить Цезарю сына, Юлиан не познал более ни одной женщины. И это несмотря на то, что римские войска, взяв вражеский город, по обычаю приводят к полководцу самых красивых пленных аристократок, достойных его высокого семени…

…Константинополь встретил нас радостной толпой, цветами и заверениями в вечной преданности Юлиану Августу, чьим первым деянием стал эдикт о свободе веры, уравнявший в правах представителей всех религий. Этого шага Юлиану так и не простили.

Торжественно объявив о своем отречении от христианства и возвращении к язычеству, Август повелел восстановить заброшенные храмы и возобновить богослужения, с радостью приняв на себя высокое звание верховного понтифика.

Ревностно следуя древним обрядам, он не упускал ни одной возможности ублажить многочисленных богов. Утром и вечером император приносил жертву восходящему и заходящему солнцу, а ночью — луне и звездам, в иные дни отправляя на заклание по сто волов. Злые языки предрекали, что, неровен час, волы могут совсем исчезнуть с лица империи.

Жертвы, жертвы, жертвы. Я уже говорил, что весь земной путь Юлиана был сплошным жертвоприношением…

…Окружение нового Августа очень скоро начинает более походить на риторскую школу, чем на императорский двор.

Философы и драматурги, гадатели и комедиографы как пчелы роятся вокруг склонного к наукам царя, пытаясь подороже пристроить свои таланты, словно шлюхи, что когда-то приставали к нам с Юлианом в пирейском порту. Август, добродушно посмеиваясь, щедро золотит протянутые к нему руки, никогда не знавшие трудовых мозолей.