— Добрый день! — сказал он громко, но ответа не последовало.

В другом конце помещения имелась лестница наверх. Судя по всему, мы вошли с черного хода. Даже на ступеньках лежали какие-то коробки и прислоненные друг к другу тюки. На площадке лестницы в кресле-качалке сидела пожилая женщина, вязавшая чулок. Она объяснила, что нужно обогнуть здание и зайти через главный вход на виа Маффиа. «Ну и названьице! — подумала я. — Подходящее для грязноватых делишек».

С той стороны магазин выглядел совсем иначе. Предметы в идеальном порядке лежали в витринах: камеи, старые ручки, монеты, серебряные дарохранительницы, медальоны, фарфоровые чайные сервизы. В глубине виднелись кожаные коробки, стянутые ремнями, и металлические чемоданы, но не заметно было ни картин, ни старинных вертепов, ни манускриптов. Продавец не препятствовал нам бродить по всему магазину, но при этом не терял нас из виду. Это был мужчина лет шестидесяти с очень густыми бровями, в сером халате, бдительно следивший за нами из-за прилавка.

— Мы бы хотели знать, просто из любопытства, какова примерная продажная стоимость кодекса пятнадцатого века, — доверительным тоном спросил профессор, подойдя к нему поближе.

— По-разному, — ответил тот, — нужна экспертиза. Но мы в любом случае не работаем с таким товаром. Как видите, — он обвел помещение рукой, — у нас только декоративные изделия.

— Ясно… — разочарованно протянула я. — Ане знаете, куда мы могли бы обратиться с таким вопросом?

— Сначала нужно знать, что у вас за кодекс.

— Ну, на самом деле это тетради с заметками из частной коллекции, всего три штуки, — решилась я.

Глаза Росси метали в меня молнии — похоже, он счел такую стратегию неуместной и рискованной.

Но она сработала. Антиквар с удивлением взглянул на меня, точно я открылась ему с новой стороны.

— Прррррр! — именно такой звук он издал, зажав губы между большим и указательным пальцами. — Даже не знаю… есть один монах-доминиканец из Патроната святого Марка Попробуйте обратиться к нему.

— Это музей в самой старой части монастыря, построенной по приказанию Козимо Медичи, — объяснил профессор.

Но я не нуждалась в объяснениях, прекрасно зная, что дед Лоренцо затеял это строительство для того, чтобы приютить доминиканцев из Фьезоле.

— Туллио — кажется, так его зовут. Туллио Роланиа, — продолжил антиквар. — Отличный глаз и шестое чувство, очень полезное для такого занятия. Раньше многие коллекционеры заказывали ему экспертизу, но он давно оставил это дело. Сейчас он живет в небольшом сельском приходе, недалеко от Артимино. Кое-кто все еще приезжает к нему, по личной договоренности. Правда, работает он все меньше и меньше. — Брови продавца взлетели вверх в знак смирения с неизбежным. — Годы берут свое.

Профессор еще раз оглядел магазин, пространство между освещенными витринами: руки в карманах, взгляд хмурый, как у шахматного игрока, обдумывающего очередной ход. Может быть, он хотел выиграть время, чтобы поразмыслить и упорядочить информацию в голове. Я завязала беседу с антикваром. Речь его стала малопонятной, изобилующей невнятными намеками.

— Возвращайтесь в любое время, — сказал он на прощание с сердечной улыбкой, обнажая редко расставленные передние зубы.

Дверь закрылась за нами под звон рождественских колокольчиков, словно мы вышли из лавки Санта-Клауса.

Таверны были закрыты, весь город казался плотно запертым на засов. Но в воздухе ощущалась дрожь, нарождающийся звук, словно шелест тысяч крыльев.

Планы заговорщиков распространялись не только на собор. Около двадцати оставшихся снаружи наемников двигались теперь по виа деи Кальцаюоло, рассчитывая проникнуть в здание правительства республики на пьяцца делла Синьория. Их возглавлял пизанский архиепископ Франческо Сальвиати, разодетый в пурпур, в расшитом золотом плаще на горностаевом меху и архиепископской митре. Это одеяние сыграло судьбоносную роль: Сальвиати уверил стражу у входа, что должен спешно вручить папское послание, и его впустили. Пока гвардейцы проверяли верительные грамоты, люди архиепископа занимали позиции в большом внутреннем дворе, между кустами жасмина, аромат которого навевал неясные предчувствия.

Но когда гонфалоньер Чезаре Петруччи протянул руку, чтобы забрать послание, Сальвиати отступил в замешательстве, глядя в окна приемного зала и не зная, что сказать: его замысел имел единственную цель — выиграть время, пока не выяснится, удалось ли заговорщикам в соборе выполнить главную задачу. Увы, известие об убийстве братьев Медичи все не приходило.

Его выдал немигающий взгляд хищной птицы. Петруччи, почуяв неладное, обнажил свою чинкведею и велел архиепископу отойти к двери. Ни один из сопровождавших Сальвиати солдат не откликнулся на его призыв о помощи — готовя ловушку другим, они попали в нее сами, ибо заперлись в северном крыле дворца, в зале Канцелярии, который был защищен хитроумной системой запутанных коридоров и дверей с засовами. Архитекторы создали это помещение как раз таким, чтобы в нем можно было выдержать осаду.

На площади, казалось, не происходило ничего необычного, но из окон первых этажей было видно, что какие-то люди собираются под аркадами лоджии Ланци. Соседние дома были охвачены странной тишиной — и вдруг она взорвалась громкими голосами, и по улицам, по балконам — от одного к другому — полетела весть о том, что в городе случилось нечто очень важное. Тогда гонфалоньер, окруженный приорами, приказал звонить в большой колокол на башне дворца Синьории. Под этот замогильный звон Флоренция стала готовиться к войне. Исступление, гвалт, хаос и мельтешение заполонили город. В переулках слышались топот и лязг железа, но громче всего панические крики раздавались на пьяцца делла Синьория и на прилегающих улицах. Мужчины, а за ними — женщины и дети выходили на перекрестки, чтобы задать перцу перуджийским наемникам. Люди шли, вооруженные кухонной утварью, ножами, тесаками, кочергами, швейными иглами — всем, что могло колоть или резать. Весь город высыпал на улицы, чтобы защитить правительство республики. Кое-кто добрался даже до укрепленной галереи на башне.

И вдруг людской прилив остановился, точно под действием внутренних завихрений, — в толпе поползли противоречивые слухи. Говорили, что на виа деи Проконсоло задержали сотню вооруженных до зубов людей во главе с мессером Якопо Пацци — они направлялись к правительственному дворцу. Из окон домов на мятежников летели горящие поленья, лился кипяток. Когда первые всадники въехали на площадь, к ним устремились женщины, хватая за поводья коней, чтобы перерезать им поджилки.

Заговорщики ошиблись, решив, что дворец уже захвачен людьми Сальвиати. Они просто не рассчитывали на такое сопротивление. Солдаты и повара во главе с приорами, забравшись на башню, опрокидывали сверху бочки с кипящим маслом, так что площадь вскоре покрылась обожженными телами убитых и раненых, издающих стоны. Якопо Пацци вспомнил о предсказании капитана Монтесекко, когда в разгар битвы сообщили, что Лоренцо Великолепный вышел из собора и вместе с верными людьми направился ко дворцу на виа Ларга. Оттуда, из своей резиденции, глава рода Медичи принялся руководить одним из самых кровавых в истории городских сражений.