– А что конкретно там не так?

– Путаница непонятная с временем убийства. Когда именно мальчонка пропал – день и час мы точно знаем со слов его отца. Случилось это около половины девятого утра в воскресенье. Как раз в 8.45 автобус от станции отходит на Елманово. Значит, в лес его доставить могли примерно около девяти часов утра, но никак не раньше. А экспертиза этого не подтверждает.

– А с фотороботами как же теперь быть?

– Подтереться. Ты-то что еще тут мне возникаешь? – Шапкин хмыкнул. – Ты мне лучше скажи, она спустится… ну, сама знаешь… Ида спустится? Может, сходишь, приведешь? Для меня, а? Считай, я об одолжении тебя прошу, как коллегу.

– Вон ваша Ида, – зло бросила Катя. Шапкин в эту минуту показался ей совершенно невыносимым. Нет, правду о нем говорили там, в дежурке. Правильно, что и из начальников его в простые опера турнули!

– Я в дом ребенка Настюху сам лично отвез, – сказал Шапкин. – Потолковали мы с ней. Выяснил я: там, в машине, этот рисовальщик пальцем ее не тронул. Мы врача вызывали. Он осмотрел ее, тельце у нее чистое, ни синяков, ни меток от засосов. Сама говорит, что ничего с ней «дядя» не делал, дал печенюшку и отпустил на площадку. Вот такие пироги у нас пока… с котятами.

– Наверное, Настя в качестве жертвы ему по каким-то критериям не подошла, он наметил себе дочку Борщаковой, а до этого выбрал себе сына учителя и…

– Выпей, не отказывайся. – Шапкин положил ей руку на плечо. – Тут не Москва, тут Двуреченск, тут кочевряжиться не стоит, и не надо строить из себя такую-всякую знайку-отличницу, поняла? Мы люди в общем-то простые здесь. Но цену себе знаем. Я пойду приглашу ее потанцевать, ты не возражаешь?

Он встал и направился к Иде, которая всего за минуту до этого вошла в бар и тоже было хотела пройти к стойке, но тут увидела за столиком Анфису. Катя заметила, что Ида, несмотря на сногсшибательное платье и яркий макияж, плохо выглядит. Это усекла и Анфиса.

– Ты что такая кислая? Не заболела? – донеслось до Кати.

– Голова второй день трещит, и снится всякая чушь… мерещится, – Ида страдальчески скривилась и сунула в рот сигарету.

Через плечо кто-то поднес ей зажигалку. Это был Шапкин – расторопный вы наш. Ида оглянулась.

– Потанцевать не желаете, девушка?

– Нет, спасибо, я разговариваю с подругой.

– А подругу вашу Анфису Марковну кличут вон, – Шапкин без зазрения совести сослался на оставшуюся возле стойки Катю. – Что-то обсудить требуется срочно.

– Ходок, – вынесла свой вердикт Анфиса минут через пять – они с Катей наблюдали Шапкина в роли ухажера. – Выпер меня. Смотри, смотри, уломал, танцевать потащил. Ишь ты, мужичок-паучок, нашу мушку в уголок… У Идки вся хворь разом прошла. Улыбается… Я, пока вы с ним по трущобам мотались, у Ольги справки о нем навела. Разведенный товарищ.

– Он мне сам про это сказал.

– Они с Ольгой одноклассники, жена его бывшая тоже с ними училась. И жили, говорит, вроде неплохо, дочка у них родилась. Сейчас она взрослая уже, в институт в Питере поступила. А тогда он в аварию загремел на мотоцикле, уложили его в госпиталь. Так вот там жена его нос к носу столкнулась сразу аж с двумя его любовницами. Представляешь картинку? Ольга говорит, они все трое его навещать приперлись, а как встретились, чуть глаза друг другу за него не выцарапали. Ну, жена и не простила, бросила. А он и не переживал особо. Ольга сказала, мужик он неплохой, хоть и с закидонами, но бабник страшенный. Дело-то этот бабник хоть разумееет?

Катя поведала ей «самые последние новости».

– Что же там у них может быть не так с этой экспертизой? – удивилась Анфиса. – А вообще так бывает?

– Порой случается.

– Накурено здесь, может, опять перед сном пройдемся или ты с ног валишься?

Катя попыталась оценить свое состояние: устала она зверски, но, судя по всему, ей такой вот – взвинченной, наполненной впечатлениями – сейчас все равно быстро не заснуть. Ворочаться с бока на бок хуже нет. И она согласилась прогуляться.

В зале ресторана танцевали. Ида и Шапкин выделялись на общем фоне. Она – в том самом красном платье в горох с открытой спиной, он – похожий на топтыгина в костюме, дерзко взирающий с высоты своего роста на всех этих субтильных «забугорных».

– Ходок он тот еще, но с ней ему не справиться. Завертит она его, – вынесла еще один вердикт Анфиса. – Возраст у него для «верчения» самый подходящий – критический.

Джаз тренькал как консервная банка. Над «Далями» взошла луна.

– Опять как вчера, вдоль берега? – спросила Катя. Ей вдруг показалось: нет, этот бесконечный день еще не закончен. Джаз, флирт, луна – все это детали, декорации, как и «поплавки», как заплеванная клеенка, пустые бутылки, рваный халат, мусор…

– Смотри, что у меня есть, – простодушно похвасталась Анфиса, предъявляя карманный фонарик на батарейках. – В сувенирном киоске здесь купила. Если опять встретим там, на берегу, эту старую мымру Петровну, больше она нас в темноте врасплох не застанет.

Они и не подозревали, что ТЕМНОТА на этот раз готовит им совершенно иную встречу.

Луна тонкой иглой прочертила по воде серебряный шов. Словно Летучий голландец – неуклюжий и ржавый – прошла мимо берега, мимо Кати и Анфисы, бредущих по пляжу, баржа.

– Всю ночь бы вот так идти, – вздохнула Анфиса. – Тут и там, там и тут. Мы с Костей здесь ходили – от «Далей» почти до самой горы здешней.

– Это гора называется Зяблинский холм, мы почти до нее дошли. Где-то там и есть провал.

– Луна как светит, мы с Костей в первый вечер, как приехали, мы… Нет, к черту все, к черту, ничего не хочу помнить, говорить даже о нем не хочу… Давай еще пройдемся немножко.

– А мы что делаем, Анфисочка? – Честно говоря, Катя уже едва ноги волочила.

– Здесь на воле лучше, чем там.

– Где там?

– В Ольгиных владениях. Там как-то нехорошо стало, неспокойно. Ты с Шапкиным когда уехала… Я что-то места себе не находила там одна. Все на нервах сплошных, злые какие-то, ну после того, как Дашу искали. Ольга на Марусю Петровну окрысилась. На Хохлова кричала, разнос охране устроила. С Зубаловыми тоже вся какая-то не такая, напряженная, хотя с ними ничего себе такого не позволила. Да и с чего вроде позволять? Но все равно она как-то по-другому теперь на Зубалова смотрит. Я заметила. По-другому, не так, как раньше. Она за Дашу боится. И может, как знать, сердце материнское ей подсказывает…

– Что подсказывает?

– Ну не знаю, подозревать заставляет, видеть то, чего нет. А на эту несчастную девчушку Настю она вообще смотрела как на какое-то пресмыкающееся, как на гадину, и это… это грех. Грех это, потому что если разобраться, ребенок ни в чем не повинен. А она…