Ширяева процентов на шестьдесят была уверена, что Курлычкин просмотрел видеозапись. И если он сделал это – то ее очередной удар достигнет цели. Курлычкин содрогнется, стоя у окна.

С детьми Валентина договорилась быстро, они сразу согласились помочь рыжему парню, который хочет научиться прыгать со скакалкой. Ширяева, отойдя за угол, смотрела на толстого паренька и представляла себе Илью, когда в схожей ситуации он делал почти невозможное. Она не могла видеть слез на лице сына, но представила их, и ее глаза наполнились влагой. Она с ненавистью устремила взгляд на окно офиса: "Смотри, мразь!"

И – почти сразу увидела Курлычкина. Он застыл в окне. Смотрит через дорогу. На необычную группу людей.

– Виталик, давай!

Веревка ударила парня по ногам, он покачал головой, молча оправдываясь перед собой и товарищами. Нужно сосредоточиться, чтобы перед глазами, кроме пляшущей по асфальту веревки, ничего не существовало.

Он снова входит в круг неудачно.

Еще одна попытка. И еще.

Сам того не понимая, он невольно заводится, напрочь забывая о деньгах.

– Ну, давай!

Его тяжелые ботинки бьют по асфальту, он перепрыгнул через веревку уже три раза, но – снова неудача. Теперь его поддерживают и дети. Все болеют за него, подбадривают взглядом, голосом:

– Молодец!

– Молодец, Виталик! Ну, еще разок!

Курлычкин в окне недвижим.

"Что ты чувствуешь, погань? Вспоминай!"

– Раз... два... три...

– Давай, Виталик!

Рабочие невольно покачиваются в такт веревке, в глазах азарт, переживание.

"Девочка с длинными светлыми волосами от напряжения приложила к груди руки и затаила дыхание: «Давай, Илья... У тебя получится».

Стоптанные ботинки тяжело били по асфальту: раз, два, три. Лицо блестело от выступившего пота и слез. Старухи на скамейке непроизвольно встали, с балкона раздался мужской голос:

– Давай, Илья!

На него смотрел весь двор.

Веревка продолжала бить по ногам и для несчастного парня казалась стальной лентой с острыми краями.

Губы приоткрылись, показывая толстый, неповоротливый язык, больное сердце стучало в груди, отдаваясь в голове.

«Раз, два, три...»

... – Десять, одиннадцать... двенадцать...

– Давай, Виталик! Молодец!

Долго, долго стоит в окне Курлычкин.

"Нет, гадина, я не ошиблась: ты все помнишь!"

Неожиданно мрачная фигура в окне исчезла. Превозмогая нервное возбуждение, Валентина вышла из-за укрытия. Виталик готовился к очередной попытке, предыдущая закончилась на восемнадцатом прыжке. Она остановила его, заглядывая в глаза. Удивительно, но она не ощутила в нем прежней злобы, раскрасневшееся лицо парня оставалось сосредоточенным и даже удовлетворенным.

Валентина протянула ему деньги.

– Прости меня, – прошептала она, касаясь его руки, и быстро пошла прочь.

Станислав Сергеевич отошел от окна и, поравнявшись со столом, вдруг поймал себя на совершенно дикой мысли. Он смотрел на свою руку, которая беспорядочно шарила по полировке в поисках... колокольчика. Хозяин кабинета неожиданно побледнел: галлюцинация.

До перестройки Курлычкин много и часто пил. Едва ему исполнилось двадцать два года, он, поддавшись на уговоры матери, впервые переступил порог наркологического диспансера. И чем чаще посещал нарколога, тем меньше верилось, что методика лечения пойдет ему на пользу.

После уколов он трясся в постели, таблетки снотворного и препарат, сжигающий в крови алкоголь, делали свое дело. Вначале он не боялся галлюцинаций, которые странным образом приходили не тогда, когда он напивался, а под воздействием лекарств, – видения даже забавляли его. Стоило закрыть глаза, как вихрем в сознании проносились красочные картинки, которые обычно наблюдаются из окна движущегося с большой скоростью поезда.

С годами дорожные пейзажи менялись на чьи-то злобные рожи, трансформирующиеся по собственному желанию, которое рождалось внутри воспаленного мозга. Впоследствии их немногие человеческие черты исчезли, очередные запои одаривали образами настоящих оборотней. Порой Курлычкин был бессилен оставить свои видения, с трудом открывал глаза, радуясь, что его мучил лишь очередной тяжелый сон.

Но это были не сны, а методичная поступь приближающейся белой горячки.

И однажды после очередного, самого страшного кошмара он понял две вещи: нужно бросать пить и то, что, собственно, вытекало из первого: в следующий раз он может не проснуться.

Сразу бросить не получалось. В наркологическом диспансере ему сделали укол с красивым названием "эспераль", действующий один год, он не пил два. А когда "развязался", после недельного беспробудного пьянства снова вспомнил о диспансере, вернее, ему напомнила жена. А там знакомая процедура – сульфазин в задницу, кардиамин в руку, пара таблеток в рот и разрешение врача выпить еще водки.

Это была самая жуткая ночь. Он крепился как мог, боясь заснуть, но глаза против воли закрывались, и Курлычкин погружался в беззвучный мир бесов. В ту ночь страшная гостья приходила к нему трижды. Он посчитал, что чудом остался жив.

После этого случая Курлычкин ни разу не доводил себя до состояния запоя, но понемногу все же выпивал. Страшно было, когда дыхание белой горячки он снова ощущал на лице, но по прошествии времени страх притупился, а потом исчез вовсе.

И вот сейчас он ощутил что-то знакомое. Но виной тому не водка – сегодня он вообще не пил.

Колокольчик...

Он шарил рукой по столу в поисках колокольчика. Неужели подобный бред может явиться на трезвую голову?

Курлычкин выпил холодной минеральной воды, прошелся по кабинету, отчего-то опасаясь снова посмотреть в окно, что он делал не раз за день.

Нет, он не открыл для себя новый мир. Несмотря на ясную погоду, в его представлении на дворе было серо и уныло: бесцветные корпуса школы и детсада, дорога цвета обескровленного трупа.

Конечно, не безрадостный вид притягивал к окну Курлычкина, а саднящая душу тоска по сыну. Он ждал его появления, просто обязан был увидеть идущего по дороге сына, и окно притягивало его как магнит.

Курлычкин не мог предположить, что беда когда-нибудь коснется его головы, а ведь предупреждающий звоночек был, когда Максим оказался за решеткой. Все произошло глупо и быстро: девушка, которую он изнасиловал, заявила в милицию спустя четыре часа, уже под утро. Оперативники задержали Максима по горячим следам. Когда они приехали на дачу, парень был настолько пьян, что его пришлось нести до машины на руках.

Он очухался в камере предварительного заключения Кировского ОВД. Молодой следователь быстро провел допрос и отправил обвиняемого в следственный изолятор. На протесты юного преступника – "Мой папа – Курлычкин, знаете такого? Позвоните ему!" – следователь язвительно ответил: "А мой папа Клёкотов" – и оставил свое смелое решение в силе.