– Значит, нормально? – еще раз уточняет мама.

– Нормально, – все еще бодро отвечаю я, хотя и чувствую некоторую неуверенность, но для убедительности прибавляю к ответу еще некоторое вранье: мол, я на таком хорошем счету, что учителя только тем и занимаются, что хвалят меня за примерное поведение! Надо сказать, что в нашей семье не принято было свои обязанности, в данном случае учебные дела, перекладывать на кого-то другого, проще говоря – беспокоить своими проблемами маму, у которой и без того хватало дел.

– А я встретила тут твою учительницу в трамвае… Она говорит, что ты в школу не ходишь.

Внутри так все и похолодело у меня: изобличен! Стыдобища. И обидно – ведь так продуманно и тонко действовал, а все равно попался. Приперт к самой стене! Чувствую, к лицу приливает краска. Инга хохочет уже в открытую, а я не знаю, куда деваться…

Аналогично было и у Инги, еще раньше, когда она училась классе в пятом-шестом. Классная руководительница ее, Наталья Михайловна, старалась, чтобы Инга более внимательно относилась к учебе, а Инге такая опека, конечно, не нравилась, и она тоже стала прогуливать школу. Уж мама хватилась:

– Ты что же сегодня в школу-то опять не идешь?

– Ты знаешь, мам, – мгновенно придумала версию Инга, – наша учительница умерла.

Ну как тут не посочувствуешь, да и учительница хорошая, словом, большое горе.

И можете себе представить, как была удивлена мама, когда через некоторое время встретилась в школе с «покойной» учительницей. Так и хотелось маме воскликнуть:

– Наталья Михайловна, так вы же…

Спасительное вранье детства перевоплотилось потом в редчайшую способность у Инги сообщать о себе такую фантазию, которая помогала ей в спорте не только выдерживать жесточайшие нагрузки, но и побеждать своих соперниц, причем с блеском, с непостижимой красотой и легкостью. Все так и думали, что ей это очень легко дается. А для Инги «такой порядок» был как бы «высшим шиком». Это ее приподнимало и добавляло уверенности в новых предстоящих победах. Это был стимул в жизни, самоутверждение, личное изобретение, знак качества! Вроде всем кажется легко – так попробуйте вы сами, получится у вас?

Расскажу о таком эпизоде.

Когда Инга вернулась со своего последнего чемпионата мира, где в четвертый раз выиграла чемпионат мира и стала рекордсменкой по числу одержанных побед одной конькобежкой в мировых первенствах, то мы, близкие, были свидетелями одного удивительного факта. Для привезенного ею из Финляндии в 1965 году четвертого лаврового венка был уже заранее вбит гвоздь в стене – и кем бы вы думали? Самой Ингой – до ее отъезда на первенство мира! Вот какая уверенность в себе была воспитана ею! Она психологически совершенно однозначно подготавливала себя к соревнованиям: побеждать и только побеждать! Вторые места на чемпионатах мира, что уже является, без сомнения, выдающимся достижением, она воспринимала как поражение и внутри, не показывая, конечно, этого, была сильно недовольна собой. Но в отличие от некоторых чемпионок, которые из-за этого могли не выйти даже на вручение наград, Инга, как бы ни было ей тяжело, не показывала своего состояния и, неизменно улыбаясь, выходила на вручение и поздравляла с успехом соперниц. А вторые места все же бывали, бывали даже и провалы. Это спорт. Когда-то плохо почувствовал себя спортсмен, недоспал, перетренировался, получил травму и т. п.

…И вот снова идешь по двору, опять слышишь из окон…

– «Ветер шумит, звезда за кормой, в кубрике спит матрос молодой, матросу снятся девичьи косы…»

– «Давно мы дома не были…»

– «Вам возвращая ваш портрет, я о любви вас не молю, в моем письме упрека нет, я вас по-прежнему люблю…»

– «Ах, что-то движется там по реке…»

– «Липа вековая над рекой шумит…»

– «Прощай, моя родная, не полюбить мне в жизни больше никого…»

– «Отчего, ты спросишь, я всегда в печали, слезы, подступая, льются через кра-ай…»

– «Да кэ ин мо де ту аи, э ту аи ри-ра-а-на, ой кынтайо, ой кынтайо, кын ты кулу цыга-а-на… Если в сердце ноет ра-на-а, если взор тоска туманит, запою я песнь цыгана, она сердце не обманет…»

– «На улице дождик з ведра поливает… землю прибивает… брат сестру качает… Вырастешь большая, отдадут тя замуж… во чужу деревню… в семью несогласну…»

В квартире у нас пели почти все. Дядя Боря под гитару исполнял старинные романсы. Тетя Валя, жена нашего дядьки Николая, брата отца, под собственный аккомпанемент на пианино часто пела:

– «В глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле, старинная башня стояла, темнея на черной скале. В той башне, высокой и тесной, царица Тамара жила, прекрасна, как ангел небесный, коварна, как демон, и зла…»

Это она пела, наверное, про свою свекровь Прасковью Игнатьевну…

А пианино было куплено для их дочери Гали, занимавшейся в музыкальной школе и часто игравшей для нас, других детей квартиры, «Собачий вальс».

В праздники устраивались пляски во дворе, прямо у нашего подъезда (и около других подъездов тоже). Гармошка, веселые лица, шмурыгания и притопывания ног по асфальту – все это запечатлелось в памяти… Фронтовик Степан, с рукой-протезом в черной перчатке, живший холостяком на первом этаже в нашем подъезде, тоже веселился и веселил других. Мы, мальчишки, считали его чудаковатым, подсмеивались над ним, потому что все разговоры у него сводились к теме о еде, сне и самочувствии, и даже исполняемая им частушка была о том же:

– «Чтобы елось и пилося, чтоб хотелось и моглося, их ты…»

Окно Степана выходило на задний двор, где мы как раз играли в футбол и часто мячом разбивали у него стекло. Не успеет он опомниться, как мы уже удираем в сторону Крапивенского переулка и слышим уже в отдалении, как он кричит нам вслед:

– Фулюганы…

Потом жалуется бабкам во дворе:

– Какие-то фулюганы учерась разбили стекло.

Бабки, окружив его, внимательно слушают. А словоохотливый Степан начинает рассказывать эту историю основательно, предваряя ее такими подробностями:

– Сварил я себе учерась щэць, сжамичательные такие, укусныи! – И он закрыл глаза и закачал головой. – Пообедал. Думаю, дай-ка посплю. Только задремал – бац! – и стякла нету…

А в другой раз он рассказывал тем же бабкам, одна из которых, бабушка Варя, высокая, краснолицая, с мужественным лицом, знаменитая тем, что с одним яйцом съедала восьмисотграммовый батон (может, кто помнит – за 24 копейки), и мы ее за такую выправку прозвали гренадером… Так вот Степан рассказывал, что как-то нечистая сила стучала ему поздно вечером в стекло, когда он опять-таки лег спать. А это были мы, ребята. Мы иголкой протыкали картофелину, так что ее острие выходило наружу, и, оттягивая эту «конструкцию» ниткой, постукивали иголочкой по стеклу. Цок-цок-цок-цок – звучало в комнате Степана таинственно и жутко. «Что это за нечистая сила, об чем же она предупреждает?» – очевидно, думал Степан.