— Это был мой ребенок, — глухо произнес Тайль. — Никогда не прощу себе того, что уехал. Она… говорила обо мне?

— Нет, ни слова, — признался отец Гюильмар и добавил: — Если вы решите уйти, капитан, я не стану вас осуждать. Я помогу Моане добраться до родного острова или, если она не пожелает возвращаться к отцу, оставлю у себя.

— Я хочу ее увидеть.

Отец Гюильмар молча провел Мориса в тот самый чулан, где некогда прятались Моана и Атеа. Девушка лежала на своих роскошных волосах, словно на черном шелковом покрывале. Да, ее волосы были столь же прекрасны, как прежде, но лицо осунулось, изменилось, и тело похудело. Она казалась и не живой, и не мертвой: дышала, но при этом не двигалась и смотрела в пустоту.

— Моана? — осторожно произнес Морис, не смея дотронуться до нее.

Она не ответила, и тогда он спросил отца Гюильмара:

— Что мне делать? Из нее словно вытрясли душу!

— Она очнется, — мягко промолвил священник и заметил: — Сейчас вы должны подумать, что делать вам.

Внезапно сорвавшись с места, Тайль выбежал за дверь. Он не желал оставаться в этом раю, который вовсе не был раем, как знал, что не сумеет покарать обидчиков Моаны, что Менкье лишь посмеется над ним!

Морису казалось, будто острые лучи безжалостного полинезийского солнца режут его кожу, пронзают глаза, отчего из них струятся слезы.

Предательские мысли рождались и жили сами по себе, они словно метались и бились в черепной коробке. Он не захочет и не сможет жить с Моаной ни на Нуку-Хива, ни на Хива-Оа.

«Была твоя, а стала общая», — скажут другие мужчины. Многие завидовали ему. И они сумели ему отомстить. Ему и Моане, неприступной и гордой Моане, его вахине.

Решение пришло сразу, в один миг, и Морис не позволил себе задуматься над тем, насколько оно разумное и верное. Главное, что оно шло от сердца.

Он ворвался в кабинет Менкье, когда поблизости не было охраны, и сразу заметил, что начальник гарнизона испугался.

— Вы что-то забыли, капитан?

— Да. Забыл сказать, что подаю в отставку и возвращаюсь во Францию.

Менкье выглядел ошеломленным.

— И какова причина?

— Моя жена тяжело больна и нуждается в перемене обстановки и климата.

— Насколько мне известно, вы неженаты.

— Хорошо, пока еще не жена, а невеста. Впрочем я постараюсь жениться на ней как можно скорее, — сказал Морис и, собравшись с духом, пояснил: — Я говорю про Моану, полинезийскую девушку, чья гордость была растоптана по вашему приказу!

— Позвольте, я ничего не приказывал! — возразил Менкье, хотя по его глазам было видно, что он все знает. — Я не могу сутками следить за тем, чем занимаются солдаты. — И видя, что Тайль не предпринимает никаких действий, а только смотрит на него, примирительно произнес: — Не порите горячку, капитан. Вы назначены на Хива-Оа, возвращайтесь туда. Что касается гордости вашей девушки, вы рассуждаете, как европеец, склонный искать романтику в отношениях полов. В Полинезии женщины принадлежат всем и каждому; они считают противным природе, если встреча с мужчиной не заканчивается близостью.

Капитан сжал кулаки. Тем не менее он был намерен держать себя в руках. Ничто, кроме этого жеста, не выдало того, какая борьба шла в его душе.

— Моана — дочь вождя, она не принадлежит всем и каждому! И я не намерен возвращаться на Хива-Оа. Это остров Атеа. Надеюсь, вопреки вашим ожиданиям, вы еще услышите об этом человеке. Кроме того, я жалею, что вместе с Буавеном он не убил также и вас, и губернатора Питоле! Клянусь, вы этого заслуживаете!

Начальник гарнизона побагровел.

— За такие речи я немедленно отправлю приказ о вашей отставке на материк!

— Я не стану дожидаться, пока его подпишут! Я отплываю первым же судном.

— Хотите прослыть дезертиром?

— Нет, если вы не хотите прослыть самоуправцем и казнокрадом!

Сказав это, Морис повернулся и вышел за дверь. Он знал, что ему в спину несутся возмущенные проклятия, как подозревал, что, несмотря ни на что, сумеет покинуть остров безнаказанным. В его поясе был запрятан и другой жемчуг, тот, который ему посчастливилось найти в покинутой и полуразрушенной крепости в одной из хижин. Прозрачные, крупные, круглые жемчужины напоминали чьи-то застывшие слезы. Они лежали на полу, под циновкой. Тайль решил, что имеет полное право утаить от командования эту находку.

Вернувшись в дом священника, Морис вновь попросил позволения увидеть Моану. Она лежала в той же позе, только теперь ее лицо прикрывали волосы.

— Моана, — начал капитан, не зная, слышит ли она его; — я прошу тебя стать моей женой. Мы заключим христианский брак, и я увезу тебя в свою страну. Я хочу, чтобы ты узнала мой мир. Клянусь, я не прикоснусь к тебе даже пальцем, если ты не захочешь. Я постараюсь загладить чужую вину, попытаюсь сделать тебя счастливой. — Потом повернулся к отцу Гюильмару: — Вы мне поможете? Уговорите Моану венчаться со мной?

Отец Гюильмар кивнул, ибо видел в глазах капитана выражение, присущее благородному человеку и истинно любящему мужчине.

Неделю спустя Морис на руках внес на палубу судна завернутое в покрывало безвольное женское тело. Ему удалось договориться с капитаном и устроить Моану в каюте. Тайль немного посидел возле нее, а когда корабль начал отчаливать от берега, поднялся наверх, чтобы навсегда проститься с этой землей. Как он полагал — навсегда.

В его ушах звенели слова, которые на разные лады повторяли все белые мужчины, с какими ему довелось общаться на Маркизских островах: «Вы будете глубоко несчастны, если попытаетесь вложить в ваши отношения с полинезийской женщиной какие-то чувства». — «Смотрите на нее, как на вещь, так будет лучше для вас обоих». — «К потребностям плоти здесь надо относиться так же просто, как к хорошему бифштексу или стакану доброго вина». — «Уж с чем точно полинезийцы не связывают свои чувства, так это с сердцем!»

До недавнего времени Моана охотно спала с ним, однако она оставалась глуха к его более высоким потребностям, ни разу не дала понять, что любит его и как-то выделяет из остальных. Возможно, она принадлежала только ему, потому что, в силу своего происхождения, обладала большей независимостью и гордостью, чем другие женщины. Тем не менее для предавшего ее Атеа эта девушка сделала куда больше, чем для него, Тайля. Являлась ли причиной пресловутая мана или что-то еще? Морис подозревал, что никогда не узнает ответа на этот вопрос.

Несмотря на все влечение и симпатию, он никогда не думал, что женится на Моане. Возможно, то был сиюминутный порыв, но сейчас он связывал свое решение не с сердцем, а с разумом. С совестью. С долгом.

Отец Гюильмар так и не добился от девушки ни слова «да», ни слова «нет», однако пошел навстречу Морису. Если б Моана стала сопротивляться, он бы отказался их венчать, но во время обряда она походила на куклу, и если б ее не поддерживала Сесилия, едва ли могла бы стоять на ногах.