С учащенным сердцебиением я потираю руки и забираюсь в постель. Топор у меня теперь всегда лежит наготове. Приготовившись к длительному бодрствованию, я обкладываюсь всем необходимым: пепельницей, сигаретами, фонариком и даже каменными бусами (использовать их как четки), но всё это оказывается лишним. Сморенная недосыпом последней ночи, я моментально проваливаюсь в очередной кошмар. Мне снится, как мертвый писатель, почему-то с отрубленной головой, которую он держит подмышкой, ходит по рассыпанному песку и не оставляет совершенно никаких следов.

— Черт, черт, черт!

От нетерпения пулей слетев со второго этажа, как только первые утренние лучи забились в мои ставни, я замираю на нижней ступеньке и в шоке наклоняюсь к полу. Даже без контактных линз понятно, что весь пол усыпан человеческими следами! Судя по отпечатку — это спортивная обувь на рифленой подошве. И очень мужского размера.

— Дьявол, мамочка… что мне теперь делать-то?! — ною я вслух.

Вчера я, разумеется, сама перед собой слукавила. Конечно, я бы предпочла не найти никаких следов и травить себя мыслью о тихом островном помешательстве, чем столкнуться со столь вопиюще материальным, и от того — невероятно жестким, пугающим меня фактом, что ночами по дому абсолютно точно бродит какой-то псих! Об одиноких ночевках теперь не может быть и речи! Одно дело подозревать, другое — знать наверняка! Но в и отель съезжать у меня нет никакого желания. Там меня изведет своей неумолчной компанией Ингрид, и вообще, там надо платить, а, несмотря на уверенность шведки в моем непоколебимом бюджете, денег у нас со Стасом после начала кризиса почти нет. И что же мне теперь, послушаться Лялю и бесславно возвратиться в Москву?! О-о-о… Только не это!

В солнечном сплетении немедленно просыпается Зов.

— Да заткнись ты, ей богу! Не до тебя! Ой-ой, мамочка, но как же все-таки быть-то теперь?!

Лихорадочно я бегаю по дому, даже не пытаясь смести затоптанный песок. Зачем-то подбегаю к кофеварке, от нее — к холодильнику, открываю его, закрываю… Я ничего не ищу, мне просто дико плохо. Меня сейчас стошнит. Я выношусь на террасу. Мягкие солнечные лучи только вылезают из-за большого камня, а значит еще нет и семи утра. Ингрид спит, куда бежать? В полной беспомощности я присаживаюсь на корточки под стеной дома и поднимаю глаза кверху. С деревянной таблички мне издевательски подмигивают полинявшие голубоватые буквы: «Вилла Пратьяхара».

— Черт, черт, черт!

— Ингрид! Все ужасно! Ужаснее некуда! У меня был не глюк! Я провела ваш эксперимент! В доме остались следы!

Заспанная старушка, пойманная мной по дороге на завтрак, недоверчиво хлопает ресницами.

— Да, да, да! Я тоже не думала, что все это правда! В глубине души я надеялась, что мне все мерещится! Но теперь!? Что мне делать теперь? Звонить в полицию?

Морщины на лице шведки оживают и шевелятся, складываясь в неприятные складки. Местную полицию она невзлюбила, я помню.

— И что ты ждешь от этих полицейских чурок? Они даже в Америке, если верить голливудовским фильмам, ничего не могут сделать, пока тебя не убили. А тут? Все эти копы работают так же, как и современные врачи: предотвратить они ничего не могут, только разбираться с последствиями.

Я ношусь вокруг нее кругами, не в силах остановится.

— Но что же делать?! Может пожаловаться Лучано?

— Придумала… И что он может? Он сам сидит как мышь в своем отеле, всех боится. В Тайладне вообще не понятно, кого тут европейцу надо страшиться больше: воров или местных властей… Вон Лучано весь портретами короля увешался, чтобы не дай бог его не заподозрили в неуважении к местным традициям. Куда он лишний раз к полиции полезет?

— Господи, Ингрид, ну должен же быть какой-то выход?!

Впервые старая фантазерка выглядит растерянной. Мисс Марпл подкачала, против реального маньяка у нее ничего нет.

— И говоришь, в доме ничего не пропало? Ну кроме расчески?

— Да нет же. Ну полотенце еще, таблетки от головной боли, еда какая-то часто исчезает, хотя не уверена… Господи, вы думаете, что это даже не вор?! А КТО?!

— Кто, кто… — Ингрид потирает переносицу. — Вот это бы и неплохо выяснить вообще-то… Только кто этим займется? Не мы же с тобой вдвоем? Хотя… — ее лицо на миг озаряется мыслью, — может, француза попросить? Он детина огромный, глядишь, против мелкого тайца и сдюжит? Особенно, если его вооружить?

Я отрицательно мотаю головой.

— Я не пойду его просить.

— Это еще почему? Он же вроде тебе нравился?

Я категорически против:

— Нравился, не нравился… Я не хочу его видеть. Я не за этим сюда приехала!

— Ну вот ты себя и выдала! Ты не сказала о своих чувствах, ты сказала о своих намерениях! А наши намерения — это чушь! Последнее, на что надо обращать внимание.

— Ингрид! Ну сколько можно? В такую минуту, и все опять о каких-то чувствах мне талдычите! Вы невыносимы!

— Жизнь вообще невыносима, однако мы не спешим от нее отделаться, — резонно замечает старушка, поднимая указательный палец. — Это только когда смерть маячит где-то далеко и представляется нам нереальной, мы готовы относиться к ней философски или наплевательски, а вот когда она становится рядом, то все начинаешь видеть в другом свете. Так что не знаю, за чем ты там сюда приехала, а за французом идти надо. Ты не пойдешь, значит я пойду. Или вместе. А ты хочешь, чтоб когда-нибудь тебя, такую гордячку, просто укокошили ночью, как писателя?

— О-о-о…

Ингрид решительно берет меня за руку и ведет в сторону ресторана.

— Тхан? Куда ты делся? — озирается она. — Кофе неси, чертов мальчишка, и сразу побольше! Кофейник тащи целиком! Мы думать будем! Хотя… о чем тут думать? Все и так ясно.

Сказать, что я не сомневалась в правильности плана, разработанного старушкой, значит нагло соврать. Сомневалась — не то слово. До самого вечера я отпиралась от самой мысли о том, чтобы реализовать задуманное. «Я буду молиться. Я умею», — напутствовала нас Ингрид и сжала крючковатыми пальцами мою трясущуюся руку. Арно выглядел, как обычно, индифферентно и только пожал плечами.

Как только хорошенько стемнело, мы прошли в дом и засели в гостиной. Для засады был выбран самый темный угол, где мы и устроились прямо на полу, скрытые тенью от массивного резного кресла. Двери были плотно закрыты, ставни накрепко примотаны бечевкой, лампы мы, разумеется, выключили, и только полоски лунного света, проникающего сквозь решетчатые ставни, прочерчивали на полу холодную штриховку. Где-то за домом гулко ухала ночная птица.

— Слишком рано. Он никогда не приходит раньше полуночи, — шепчу я одними губами. — Но ты все-таки будь начеку и держи топор под рукой.

Арно молча накрывает мою ладонь своей. Его теплые и сухие пальцы переплетаются с моими холодными и влажными.