Горок граничат, Карсавин был ближайший сосед обер-прокурора Посникова, его земли как бы окружали Иславское, если учесть расположение прудов и павильона. Однако Посникову, единственному из соседей-помещиков, Карсавин в завещании наследства не отписал.

– Вы хотите отправиться один в его дом ночью? – воскликнула Клер. Она внезапно сильно испугалась – чего?

– Завтра у нас много других дел, мадемуазель Клер.

– Я поеду с вами. И герр Гамбс… Христофор Бонифатьевич. – Клер почти умоляла немца-управляющего. – Вы же сами убедились, там, в склепе, эта могила… она очень странная и… пугающая… Нет, нет, мы просто не можем отпустить графа туда одного ночью – в это логово!

– Мадемуазель Клер, нет нужды беспокоиться. – Комаровский остановил экипаж на дороге. – Вы устали, вам надо обоим отдохнуть, утром я вам все подробно расскажу.

– Вы словно хотите сами себе что-то доказать. – Клер волновалась все больше. – Или убедить себя в чем-то. Поэтому вы едете туда ночью один… И не хотите поделиться с нами своими сомнениями или подозрениями. Но это ладно, это как вам угодно. Но я не отпущу вас туда одного. Я поеду с вами в Горки. Не забывайте, вы безоружны. А у меня пистолет, и он, между прочим, теперь надежно заряжен.

Евграф Комаровский смотрел на нее так, что деликатный управляющий Гамбс открыл свой саквояж и начал рыться там, погрузившись в свое занятие с головой.

– И вы умеете стрелять из своего пистолета, – произнес Евграф Комаровский, улыбка его была мягкой и снова какой-то потерянной. – Я под вашей надежной защитой, Клер?

– Как и я под вашей, Гренни.

– А у меня, к счастью, как раз полный коробок новейших серных английских спичек. – Гамбс торжественно извлек из саквояжа серники. – И спирт в склянке. Быстро темнеет, когда доедем до Горок, сделаем факелы из подручных средств, чтобы освещать себе путь в этом, как вы метко выразились, логове.

До Горок доехали в августовских сумерках – на западе на линии горизонта опять словно в костре догорали багровые угли. Тучи душили закатный свет, и вся округа выглядела как дикий мрачный пейзаж на картине – заброшенные, заросшие ковылем поля, черный лес – или то был парк разоренного и сожженного имения Горки?

Миновали село Домантовское – когда-то богатое, торговое, оно превратилось в безлюдный призрак: завалившиеся избы, заросшие кустами дворы, сгнившие плетни. Ни огонька в черных окнах, ни души.

– Село принадлежало Карсавину, душ крепостных у него было немало, все они сгинули кто куда, – заметил Комаровский. – Новых охотников селиться в этом месте рядом с Горками, видимо, за все годы так и не нашлось.

Сразу за околицей въехали в лес-бурелом, затем началась длинная аллея. Совсем стемнело, даже луна пока еще не явила себя августовской ночи. И в этой кромешной темноте они достигли пепелища.

На фоне темного неба – черный силуэт сгоревшего дома, половина которого вообще лежала в руинах.

Они остановились, нашли две длинные сухие ветки, Гамбс достал из саквояжа корпию, что возил с собой в качестве бинтов, смочил спиртом из склянки, и они сделали два факела.

При их свете приблизились к сгоревшему жилищу Арсения Карсавина, подожженному дворней. За тринадцать лет пепелище даже не заросло травой – Клер видела выступающую из ночного мрака груду обугленных бревен и камней, месиво из штукатурки, лепнины, обломков мрамора. Они осторожно шли по пепелищу – Комаровский первым, освещая путь факелом.

Впереди высились руины с обрушившейся крышей. Часть стены охотничьего зала или гостиной.

Клер замерла. На участке стены все еще сохранились обугленные черные охотничьи трофеи, некогда украшавшие зал – морды-чучела мертвых оленей с ветвистыми рогами. Их было так много… А другие обугленные чучела валялись среди пепла и бревен – черные рога, словно корявые сучья…

Клер вспомнила, что рассказывал им Ваня – сын белошвейки – об увиденном им в зимнем лесу. О голове-чучеле оленя на ветвях дерева, где был повешен обезглавленный труп. Но та оленья голова от пожара не пострадала. Эти же в руинах зала превратились в головешки с рогами. Значит, то чучело не могли взять с пепелища…

– Здесь он жил, наш охотник Актеон, у которого не было Артемиды, – заметил Евграф Комаровский, водя факелом, чтобы лучше разглядеть руины зала. – Такое ощущение, что после давнего пожара все так и осталось, здесь никто не рылся в пепле в поисках несгоревшего добра, все так и бросили.

Он повел факелом в сторону, и что-то блеснуло в кронах темных деревьев – за помещичьим домом в глубине парка скрывалось еще какое-то строение. Они медленно через пепелище направились туда, шли среди деревьев по заросшей аллее. Тьма сгущалась.

Клер то и дело оборачивалась. Ей все казалось… словно кто-то смотрит ей в спину из лесной чащи. Она оглядывалась с замиранием сердца, готовая увидеть что угодно… Услышать хруст веток, как у беседки, тот хриплый вздох за спиной…

Она изо всех сил приказывала себе не праздновать труса, не поддаваться всеобщему темному мороку, что окутал окрестные места, однако после посещения склепа, после каменного гроба, полного червей, и его изуродованного лика она…

Нет, нет, нет! Она не поддастся! Все это вздор!

Они вышли к заброшенной, полуразрушенной оранжерее. Пожар ее не тронул. В свете факелов стал виден каркас высокого купола, где кое-где даже сохранились стекла. Медленно ступая, они вошли под своды оранжереи. Стены – решетчатый каркас и витражи из синего и зеленого стекла, изумрудные блики в свете факелов и буйство растений.

В заброшенной оранжерее цвели цветы, разрослись кусты, клубника оплела грядки, раскинув усы свои далеко на садовую дорожку. Растения, которым на ограниченном пространстве оранжереи было мало места, душили друг друга и тянулись вверх, вверх, к свету, вываливались зеленым потоком из выбитых оконных проемов, протискивались даже в трещины в стекле витражей.

– Так и прет здесь все из земли, как на дрожжах, – удивленно заметил Комаровский.

– Словно земля хорошо удобрена до сих пор. – Гамбс внимательно, через очки оглядывал оранжерею. – Я вижу здесь некоторые виды цветов, нехарактерные для здешних мест, оранжерейные, а вон смотрите, это же ананас! И мороз русский ему не помеха.

Освещая себе путь факелами, они достигли центра оранжереи и встали прямо под куполом. Небольшая площадка – в дальнем конце ее горой навалены сломанные деревянные то ли лавки, то ли ложа.

Клер подошла ближе – все поломано, но дерево крепкое, дуб темный. И на поверхности деревянной много еще более темных застарелых пятен и потеков. А к дереву прикреплены истлевшие от времени кожаные ремни, поручни-браслеты. И еще что-то громоздится за ними…

– Черт возьми, это дыба! – воскликнул