Каким суровым он всегда казался, каким сильным, умелым и далеким! Никогда не выказывал ни малейшей слабости, никакой уязвимости. Только сейчас, с ней. Лиам прижал ее пальцы к лицу, чтобы продлить ее прикосновение, и вместе со вздохом с его губ сорвался непроизвольный звук.

Она растерялась, потому что никогда не могла отвернуться от раненого животного. Лиам Маккензи был именно таким. Шрамы на его душе были ужасны и глубоки, как шрамы на спине. Некоторые раны все еще кровоточили, отравляя его и мешая обрести счастье и мир.

Сколько трагедий лежало у них за спиной! Их мучали и били люди, которым следовало любить и защищать их. Их бросили в жестокий мир, и они старались найти в нем свое спасение. Искали убежище, но все еще надеялись на воздаяние.

Охваченная страстью, дрожа, Филомена поднялась на цыпочки и прижалась губами к его рту. На этот раз ее горячий язык встретился с его, а руки ласкали выпуклую грудь, стараясь обхватить широкий торс, насколько это было возможно. Ее руки искали место, где можно остановиться, сначала двигаясь легко, как крылья мотылька, а потом прижимая его к себе все сильнее.

По спине Лиама пробежала дрожь, когда он почувствовал ее пальцы на мощных мускулах спины. Они невольно вздрагивали и сокращались под ее пальцами. Лиам сладостно постанывал, ощущая, как Филомена трогает его шрамы, а она воспринимала только его мужскую мощь.

Его голод становился все ощутимее, отчего ускорялось дыхание. Его руки были везде, они охватывали пальцами ее груди, и те становились тверже, а соски уплотнились и болели. Пальцы мяли грудь нежно и настойчиво, и она почти не воспринимала ничего вокруг, кроме ощущения в сосках.

Она вскрикнула от удивления, когда почувствовала, что низ живота напрягся и дернулся от желания, на которое, как ей казалось, она не способна. Там стало влажно и горячо, ее тело жаждало его. И он отозвался в ответ.

Холодный воздух коснулся ее ног, когда его руки схватили тонкий халат и распахнули его. Мужское колено настойчиво вошло между ее ног, в то время как его губы томили долгими, глубокими поцелуями. Его тело прижало ее к стене, халат распахнулся, и вместо ткани она ощутила его кожу.

Маркиз проглотил ее вздох, когда она поняла, что между ними больше нет его килта. Одним плавным движением он раздвинул ей ноги и прижался обнаженной ногой к ее плоти.

Он сказал что-то на незнакомом языке и, прижимаясь к ней, начал двигаться, отчего вместо паники Филомена ощутила приступ желания. Неожиданно мускулы его ноги тоже стали мокрыми и скользкими, но он продолжал двигаться, создавая странное и необыкновенно приятное трение. Ствол его члена прижимался к ее бедру, и Лиам продолжал качаться. Она понимала, что ему хочется проникнуть внутрь нее, и, если она откроется ему навстречу, он погрузится в ее горячее нутро так глубоко, как только сможет.

– Подожди! – прошептала она.

Возможно, даже не прошептала, потому что он ни на минуту не выпускал ее губы из своего рта, даже когда ее губы двигались. Она не хотела, чтобы он прекратил. Она хотела, чтобы он никогда не прекращал.

А потом его рука оказалась внутри нее, его умные пальцы скользнули между влажных половых губ, трогая то место, на которое еще никто никогда не обращал внимания. Ему с помощью возбуждающе-медленных поглаживаний удалось зажечь в ее крови такое исступление, что жар охватил ее всю и погрузил в неистовство.

Филомена беспомощно извивалась, терлась о его сильное бедро все сильнее и сильнее, от чего ее пламя разгоралось все ярче. Что это была за магия? Как могли эти грубые, шершавые руки добиваться таких шелковых нежных ощущений в ее самом чувствительном месте?

Что-то начало происходить… Ее мускулы то сжимались, то разжимались, все тело, казалось, открылось, готовясь принять в себя его силу, не в состоянии устоять против того, что он хотел сделать. Ее руки обнимали его спину, цеплялись за него, а потом отталкивали. Он не замечал эти слабые попытки сопротивления, а молча прижимал ее ногой все сильнее, пока она не покорилась его безграничной силе, почувствовав, что уже не касается мысками пола. Лиам продолжал держать ее в таком положении на краю бездонной темной пропасти. И она падала в нее навстречу пульсирующему забытью, которому нет предела и нет конца.

Все, что она должна была делать, это позволить поглотить себя.

– Иди ко мне. – Он произнес это на выдохе, ведя горячими губами по стройной колонне ее шеи.

И она бы послушалась, если бы его пальцы не запутались в ее волосах. Ледяная стрела ужаса пронзила Филомену и загасила в ней пожар желания. Ее муж Гордон любил таскать ее за волосы. Для него это было способом заставить ее покориться. Он брал ее голову и толкал туда, куда хотел, чтобы она смиренно терпела, пока он входит ей в рот. Иногда он рвал волосы с ее головы, и этот звук отдавался, как эхо, у нее в ушах.

Она издала какой-то безнадежно испуганный звук, с усилием вырвала рот из его жадных губ и отвернула голову. Этого было достаточно, чтобы Лиам пришел в себя от возбуждения, которое погрузило его в настоящий ступор.

– Пожалуйста, – умоляла Филомена шепотом. – Я не могу.

Он освободил ее так же быстро, как в начале обнял, и Филомена чуть не упала, если бы не стена за спиной.

Рейвенкрофт бросился в противоположный угол комнаты, где оперся руками на стену и свесил голову ниже плеч. Его широкая спина вздымалась от тяжелого дыхания.

Филомена погрузилась в водоворот страха и стыда, тут же подхватила сползший халат, натянула его на разгоряченное тело и, туго запахнув, завязала поясом.

– Простите меня, – наконец произнес Лиам. – Я слишком много выпил и ничего не соображал.

Его голос звучал необычно хрипло, акцент стал заметнее. Несколько секунд молчания показались обоим вечностью. Филомена тщетно старалась собрать свои мысли, которые рассыпались по темной комнате, как детские игрушки.

– Вы не можете уехать, Мена, – сказал он тоном приказа.

Она так и не придумала, что сказать. В некотором отношении отъезд был бы правильным и безопасным выходом, но в другом – чрезвычайно опасным. Ведь ее муж по-прежнему ищет ее. Но если она останется…

– Эндрю может держать собаку у себя, – продолжил хрипло Лиам, отталкиваясь от стены и направляясь в сторону сломанной двери.

Филомена продолжала молчать, все еще стараясь восстановить дыхание и не замечать пульсирующего жара у себя между ног. Но страх терзал ее, угрожая остановкой сердца.

Рейвенкрофт продолжал говорить, не поворачивая к ней головы:

– Я не буду диктовать вам, как проводить свободное время… и с кем.

Видно было, что эти слова стоили ему огромных усилий. Пораженная Филомена не могла придумать достойный ответ и по привычке произнесла вежливое:

– Спасибо!

– Не уезжайте!

Видимо, это была самая нежная команда, произнесенная им за всю жизнь. Она больше всего напоминала просьбу, что было нехарактерно для Демона-горца.