– Пожалуйста, простите меня, – умоляла она, всматриваясь в суровые черты его лица, ища признаки гнева, вызванного ее поведением.

К ее изумлению, на его лице читалось облегчение, а плечи опустились, хотя напряженное выражение все еще не покидало темные глаза.

– Барышня, в таком платье я готов простить вам все что угодно.

Филомена покраснела и запахнула накидку так, чтобы меховой воротник укрыл шею и глубокий вырез на груди.

Лэрд нахмурился, но ничего не сказал. Филомена старалась не смотреть на него, чтобы восстановить дыхание, поэтому она повернулась и стала смотреть на происходящее внизу. Тут она ощутила прилив радости, когда увидела Эндрю, прыгающего вместе с маленькой Руной, которая тявкала у его ног.

– Можно мне побыть с вами? – проговорил Рейвенкрофт сзади. В холодном вечернем воздухе его дыхание превращалось в белесое облачко.

– Это ваш замок, – ответила она. Она не хотела, чтобы он оставался, и одновременно жаждала его присутствия. Последний раз, когда они были наедине, она позволила ему самые непристойные действия. Тогда Лиам Маккензи превратил ее в совершенно другого человека. Каждый момент в его присутствии был полон сильных эмоций, от которых останавливалось сердце.

Филомена не стала смотреть, как он перекинул сначала одну, потом другую ногу через стенку и устроился рядом так близко, что ее плечо прижалось к его руке. Ей бы следовало отодвинуться на респектабельное расстояние, но, несмотря на то что правила хорошего поведения того требовали, почему-то это показалось ей грубым по отношению к нему.

Как ни веди себя, Филомена все равно оказывалась в проигрыше, и у нее появилось отчетливое ощущение, что Лиам намеренно поставил ее в такую ситуацию.

Она поглядела на него из-под ресниц и поняла, что не может отвести глаз. Что для него значит, думала она, сидеть на крыше такого величественного замка и озирать все, что простиралось вокруг? Каждый человек, живущий в деревне, каждый колос в поле, каждое животное, пасущееся на лугах, зависят от его земли, от его воли, его чести и его слова. Поэтому неудивительно, что Рейвенкрофт оглядывает разворачивающуюся перед ним сцену с выражением сурового владельца, огромного, как горгулья, высеченная из камня, и такого же внушительного.

– Наверное, так выглядел мир в самом своем начале, – проговорил он голосом одновременно шелковистым и твердым как железо.

Она его поняла. Какой была жизнь, когда удовольствия ночи и соблазны, порожденные огнем, находили выход в оргиастических праздниках, не скованных условностями общества?

– Возможно, в конце так и получится, – сказала Филомена как загипнотизированная, ощущая странную беззаботность, будто дух праздника уже заразил ее.

– А что вы делаете здесь, мисс Локхарт? – спросил Лиам, не глядя на нее. – Почему вы не вместе со всеми на празднике?

Так же быстро, как недавно она покраснела, жар охватил все ее тело.

– Вы будете смеяться надо мной.

– Никогда. – Его ответ прозвучал как выдох, слишком тихий для слова и слишком глубокий для вздоха.

– Я часто здесь бываю, – призналась она. – Больше всего на свете люблю смотреть, как день превращается в ночь. Сначала наблюдать за блеском заката, потом за голубизной сумерек и затем видеть финальный момент наступления ночи.

Филомена запрокинула голову, чувствуя, как приятно напряглись мускулы шеи.

– Кажется, будто небо исчезает и раздвигается некий небесный занавес, скрывающий звезды. Многие считают, что ночное небо вызывает меланхолию, но мне всегда звезды казались знакомыми, как добрые друзья, которых всегда найдешь там, где они должны быть. Это дарит мне чувство постоянства.

Филомена опустила подбородок и посмотрела на Рейвенкрофта, который со странным выражением смотрел на ее шею, а потом поднял на нее свои загадочные глаза.

– Я же говорила. – Она опустила ресницы, чувствуя себя смущенной и совсем маленькой рядом с ним. – Это глупо. И даже скучно.

– Нет, я понимаю, что вы имеете в виду, барышня. – Рейвенкрофт наклонился вперед и запрокинул голову, чтобы поднять лицо к небу. – У меня чувство, что я уже побывал в этом мире везде. Были дни, когда я воевал или шел на корабле, и тогда думал, что, возможно, дом – это только воспоминание или сон, и ничего больше. Я просыпался ночью от испуга, что забыл, откуда я родом и кто я на самом деле. Я думал, что потерял Лиама Маккензи и стал только Демоном-горцем. Вот тогда я начал изучать созвездия.

– Это помогло? – спросила Филомена.

Он взглянул на нее сверху так, будто вопрос ему понравился.

– Да, помогло. В мире, где человек залил землю кровью, звезды давали мне повод глядеть вверх. Они стали картой, когда потерян путь, источниками света, когда вокруг темно. Я знаю, почему они кажутся вам друзьями.

Она согласилась:

– Да, я думаю, они напоминают мне, что Земля постоянно вращается, что все меняется. Любой момент, каждый, хороший или ужасный, пройдет и забудется, поэтому я должна жить дальше. Я должна пройти через испытание. И наконец наступит новый день, и появится надежда на лучшее.

Филомена думала, что его лицо, наполовину освещенное, наполовину скрытое тенью, должно напомнить ей, что она говорит с Демоном-горцем – опасным человеком, которого она стремилась избегать.

Но что-то в его чертах противоречило ее опасениям. Его губы утратили твердые очертания, напоминающие прямую линию, и сделались полнее, сложившись в нечто, напоминающее ленивую полуулыбку. Выражение глаз и положение бровей были не суровыми и хмурыми, а расслабленными и спокойными. Если наблюдательность ее не обманывает, выражение было скорее неуверенным или – да как она смеет так думать? – смущенным.

Он казался моложе: волосы распущенные, а плечи опустились и утратили скованность. Филомена подумала, что когда он улыбается, то становится самым красивым мужчиной, которого когда-либо создал бог.

Она сглотнула, прилагая все усилия, чтобы не замечать, как глубоко у нее в животе зарождается тепло и опускается все ниже.

– Думаю, что мне было бы удобнее жить в постоянной тьме, – пробормотал Лиам.

– Почему?

Его плечо вздымалось вместе с тяжелым дыханием и все крепче прижималось к ней.

– Вы верите, что за дела, совершенные в темноте, нам придется давать ответ при свете дня?

– Конечно, я надеюсь, что так, – кивнула она.

Лиам снова посмотрел ей в лицо и убрал тонкую прядь, которую ветер прижал к ее щеке.

– Возможно, потому, что у вас чистая совесть.

– Нет, уверяю вас.

Она отодвинулась от его руки, стараясь не вспоминать сладость ощущения его кожи на своем теле и не желая облечь в слова то, что таилось в его глазах.

Лиам уронил руку на колени и сказал:

– Тогда, возможно, вы надеетесь, что кто-то понесет наказание за то, что обидел вас.