— Вот, результат принес.

— Подожди немного, Вадик-дружочек, я немножко приведу в порядок свою вегетативную… Ты не торопишься?

— Нет, в общем…

— Вот. Положи то, что ты принес, на стол и, если тебя не затруднит, поставь чайник на плиту. Спички там, на подоконнике.

Говоря все это, Женя не разжимал век и слегка, расслабленно раскачивался.

Вадим поставил чайник, уселся на стул у окна и с некоторой завистью воззрился на симбионта. Он сам давно уже занимался йоговской гимнастикой, но такого совершенства достичь никак не мог, может быть, потому, что жалел время. А здесь, в обсерватории, даже простую зарядку запустил. Едва проснувшись, он устремлялся к письменному столу и считал, перекраивал свою «типологию», подбирая самые характерные сочетания параметров, осваивая азы математической статистики, которой, как он убедился, в университете был практически не обучен, и вспоминая полузабытые школьную стереометрию и тригонометрию, — задачки сейсмологии требовали активного владения пространственным воображением. Часов в одиннадцать приходила с работы Света, готовила завтрак, силком отрывала мужа от стола. Он ел машинально, с увлечением рассказывая жене об очередном «озарении» (нередко оно оказывалось вскорости простой ошибкой), давал ей задания по построению всяких графиков и диаграмм и снова устремлялся к столу.

Вечером, когда Света приходила с работы, ужинали, и Вадим, чтобы не мешать жене прибираться, стирать и готовить, обычно шел в камеральный корпус, ночью пустынный и гулкий. Работа нередко продолжалась и после возвращения Вадима домой. Выпив потихоньку на кухне чаю, Вадим опять подсаживался к столу — не терпелось вычертить графики по точкам, высчитанным на работе с помощью электронного калькулятора или ЭВМ «Мир». От стола он отрывался в час, два, три ночи, долго не мог заснуть, вздыхал, порой вскакивал, спеша записать роившиеся по инерции мысли, иногда мысль являлась в полусне, тогда он, боясь проснуться окончательно и утерять, будил жену и требовал, чтобы записывала она. Света смеялась, записывала и моментально засыпала снова.

Это был научный «запой», состояние счастливое, Вадимом уже как-то и подзабытое. Иногда, по воскресеньям, Эдик и Жилин — научный и хозяйственный замы — вывозили Вадима со Светой на рыбалку. Женя отказывался, он не любил отдыха на лоне природы. Пока рыбаки бегали от переката к перекату, Света с Вадимом лазили невысоко по близлежащим горам, плескались в ледяных купелях, рвали дикие яблоки и грецкие орехи, но даже и тогда Вадим говорил в основном об очередном повороте того, что вытанцовывалось на его письменном столе, горами восхищался, но как-то машинально, выискивая глазами геологические соответствия тому, что получалось на миллиметровке. Одно время ему казалось, что его «типы» раскладываются на карте района кучно, группируясь в «зоны сжатия» и «зоны растяжения», и он пытался узнать эти зоны, иногда получалось, иногда нет.

Все это время Женя пребывал в состоянии, как он выражался, затяжной депрессии. Правда, он написал программу ввода комплекса геофизических данных в ЭВМ — начало своего персонального плана работы, но с продолжением этих трудов не спешил, много рисовал (причем все лучше и лучше). Теперь уже всех приходящих к нему он заставлял смотреть все свои картины, сравнивать, требовал мнения, на критику обижался нешуточно. С Лилей переписывался, передавал от нее приветы, говорил, что все у нее в порядке и что она, слава богу, выкинула из головы свою блажь насчет «чадопг’оизводства». Вадима Женя то и дело норовил оторвать от его «научного запоя», считая его временной блажью неофита, и побеседовать с ним о своем творчестве, благо Вадим, не умевший рисовать вовсе, не уставал восхищаться открывшимся новым талантом приятеля.

Сейчас симбионт сидел в позе лотоса, глядел в стену круглыми светло-голубыми, почти белыми глазами и медленно, расслабленно говорил.

— Вадик, дружочек, дела наши хреновые. Ни одного пункта из нашего соглашения Саркисов не выполнил. Перевыборы провалил. Даже этого пневого Волынова не смог выжить. Я ему больше не работник. Эдика я просто уже ни видеть, ни слышать не в состоянии, типичный недоносок. Ехать отсюда — рановато, в Москве поймут превратно: склочники, мол, опять не сработались, значит, надо сидеть, но сидеть со смыслом. Я тут вот что придумал: давай займемся книгой.

— Какой книгой? — в голове у Вадима вертелись различные варианты начала разговора о его Результате, и он с трудом вникал в Женины прожекты.

— Ну, монографией. Тема, дружочек, извини, будет своя — геопрогноз. Там можно использовать фрагменты из твоей диссертации. Но все это можно поднять на новый уровень, с математикой, физикой. Знаешь, сколько здесь материала есть, — эти, выгнанные, горы его наоставляли, большей частью неопубликованного. Ну, а что опубликовано, — они ж пневые, размаха у них нет, на обобщения они не способны. Да и машинным счетом они по большей части до сих пор не владеют. Этим надо воспользоваться, пока не поздно. Тот же материал, но математизированный, пропущенный через ЭВМ, выглядит совершенно иначе. Они его просто не узнают. А узнают — им же, дуракам, хуже; сидели на золоте, а не ведали, пока его из-под них не выдернули.

— Монография… Это хорошо, конечно. Только зачем выдергивать? Мы что, сами не сможем результатов получить? По-моему, материала хватит, только обрабатывай да обдумывай. А насчет монографии — что ж… У тебя что, и план, есть?

— План? Ну, Вадик, дружочек, тут тебе и карты в руки, ты глубже в это дело влез, я только включаюсь. Составь, будь другом. Потом поделим, что тебе делать, что мне. За мной, например, можешь записать главу о ненаучном или донаучном, что ли, прогнозе. Понимаешь? Все эти пифии, треножники… Конечно, то, что я на самом деле обо всем этом думаю, сюда не пойдет. Я ж понимаю. Писать надо так, будто дело не в картах, и не в слитках воска, и не в кофейной гуще, и не в костях жертвенных животных. А в том, чтобы сосредоточиться на особом состоянии готовности к прогнозу. Каждый потенциально готов к этому состоянию, хотя и здесь должен быть талант, обучаемость и так далее. Дальше психология: обычно человек не может использовать свои же собственные возможности по созданию модели будущего, его пугает и отвлекает вероятность других моделей — и, потом, он пристрастен. Он хочет не того будущего, которое его ожидает и давит на прогнозиста, особенно если прогнозист — он сам и есть. Хороший гадальщик — это профессиональный прогнозист, умеющий быть беспристрастным в выборе моделей будущего. Так годится?

— Конечно. Между прочим, подобный разговор у нас не в первый раз. В этом самом духе ты обещал мне статью в сборник, который я составлял в Институте философии природы, год назад, помнишь? А