Салли услышала собственный возглас и схватила монахиню за рукав.

– Помогите ей, сестра! Она задыхается.

Не поворачивая головы, сестра Жанна вытянула руку с ложкой, держа ее на уровне талии Салли и делая знак не подходить ближе. Рука сестры Жанны была на удивление сильной, но смотрела монахиня на миссис Костелло. Она была спокойна и непоколебима.

Салли лишь смутно догадывалась, что сестра Жанна знала: лучше подождать, не вмешиваться, дать приступу, «глупостям» пройти.

Лицо миссис Костелло посинело. Вырывавшиеся у нее звуки походили на рев осла или на треск рвущейся ткани. Между синими губами показался влажный язык. Ее грудь вздымалась, словно выворачивая жалкое тельце наизнанку. Миссис Костелло скорчилась от шума, издаваемого ее легкими, от попыток вдохнуть, подтянула к животу здоровую ногу, нагнув голову в направлении колена. А потом ее кашель опять изменился, пошел на спад и внезапно стих. Салли снова услышала, как по водостокам дома барабанит дождь.

И тут в комнате возникла сестра Люси – точно упала ночь. Она была еще в своей темной накидке, которая словно развевалась, и ее плат тоже развевался. На обоих блестели капли дождя. На мгновение показалось, что в комнату больной проник запах дождя. Сестра Люси была уже у кровати, нависла над ней, подняв на руках легкую как перышко миссис Костелло, и держала ее так легко, так привычно, что та словно двигалась сама собой в объятиях монахини. К сестре Люси присоединилась сестра Жанна, она ухватила женщину за плечи. Обе монахини быстро ее посадили, похлопали по рукам и запястьям, побарабанили по спине. А потом, точно мать, укачивающая маленького ребенка, сестра Люси пристроила голову миссис Костелло себе на сгиб локтя в темном рукаве. Прошло какое-то время. Больная будто затихла. Сестры снова ее опустили. Салли увидела, как мотнулась вперед длинная, аккуратно заплетенная коса миссис Костелло. Миссис Костелло обмякла, рот у нее опять раззявился, потом ее лицо скрылось за накидкой сестры Люси, когда монахиня провела большим пальцем по лбу, стирая капли пота, а может, слезу. Салли увидела, как сестра Жанна перекрестилась. Сестра Люси сделала то же самое.

Повисла странная тишина, едва нарушаемая стуком капель о стекло. Монахини засновали вокруг кровати с такими изяществом и уверенностью, что Салли подумала: они, наверное, отправляют давно установленный ритуал. Заведя ладонь под затылок миссис Костелло, сестра Люси приподняла ее голову и поправила подушки. Потом снова мягко опустила. Сестра Жанна откинула простыни, одеяло и расправила на ногах ночную рубашку, мягко распрямила скрюченную в страдании здоровую ногу, пристроила рядом культю, потом натянула ночную рубашку до лодыжек.

Без слов две монахини взяли за края скомканные простыни, подняли, встряхнули и опустили снова, освеженные и разглаженные. Они аккуратно подоткнули одеяла. Сестра Люси переложила тонкую косу миссис Костелло ей на плечо и носовым платком из своего глубокого кармана стерла с ее губ жидкое яблочное пюре. Носовой платок она убрала назад в карман, а сестра Жанна отошла к окну, чтобы впустить в комнату прохладный воздух.

Только когда обе они опустились бок о бок на колени в освещенной лампами спальне, Салли поняла: миссис Костелло умерла.

На туалетном столике стояла чайная чашка с варевом, которое она смешала, казалось, много часов назад. Когда она ее ставила, чай выплеснулся. От него пахло виски. Рядом стояла чашка с ложкой – их принесла сестра Жанна, чтобы покормить больную. Салли не видела, как она их ставила. Внутри – яблочное пюре миссис Одетт с мягкими кусочками и частицами кожуры.

Теперь все казалось совершенно бессмысленным: еда и питье, которые принесли несколько минут назад, чтобы поддержать тело, теперь безжизненное. Абсурд.

Медленно, не видя, за что бы ухватиться, Салли опустилась на колени позади двух монахинь. Позади их темных платов, и одеяний, и потертых, выставленных напоказ подошв черных ботинок. Они читали «Аве Мария». Салли села на пятки. Персидский коврик здесь был потертым, он мало отличался от коврика в прачечной сестры Иллюминаты, где Салли играла ребенком. Довольно чистый, подумала Салли, но, возможно, местами с въевшимися следами уличного песка или грязи. Или что там еще приносил на фермерских ножищах мистер Костелло. Стоял февраль. Несомненно, в эти последние месяцы коврик часто подметали, но не выносили выбить с самой весны.

Медленно поднимаясь на ноги, сестра Люси оперлась о кровать миссис Костелло. От слабого давления на край матраса тело миссис Костелло чуть сместилось. Сестра Жанна еще стояла на коленях, опустив голову. Возвышаясь над ними, сестра Люси посмотрела сверху вниз на Салли и кивком указала, что ей следует выйти из комнаты.

– Прихвати с собой чашки, – устало велела она.

Никогда раньше Салли не слышала усталости в голосе сестры Люси. Она послушно взяла блюдце и чашку с отравленным чаем, потом продела палец в ручку чашки с яблочным пюре. И прижала обе посудины к груди. Выходя из спальни, сестра Люси остановилась у туалетного столика, открыла ящик и достала одну из аккуратно сложенных ночных рубашек миссис Костелло, из тех, что сестра Жанна убрала всего несколько минут назад. Положив ее на столик, она вышла.

Салли последовала за монахиней на кухню. Сняв с плиты чайник, сестра Люси подставила его под кран в раковине, долила воды и вернула на плиту. Из кухонного шкафчика она достала оловянный тазик. Налив в тазик теплой воды, она, словно вспомнив что-то, издала «эх», покачала головой и вернулась в гостиную. И быстро вернулась уже без накидки, в переднике поверх одеяния, плат был подвязан сзади черной ленточкой. Вылив в тазик остатки воды, она взяла из ящика из-под молока подле занавешенной ванны кусок мыла и положила в воду. Подхватила тазик и собралась уходить. Помедлила, чтобы с головы до ног смерить взглядом Салли, которая все еще прижимала к груди чашки и блюдце. Салли заметила, что сестра Люси заглянула в чашку с яблочным пюре, заметила, как вздернулась ее бровь.

– Вымой, ладно? – только и сказала сестра Люси.

Салли вылила в раковину чай и светлую, мутную взвесь сахара и квасцов. Туда же она соскребла яблочное пюре, посмотрела, как закружились у слива кусочки мякоти и кожуры, протолкнула их ложкой и дала воде течь, пока все не смыло. Она не могла думать о будущем. Она не могла думать о ближайшем часе. А недалекое прошлое казалось поблекшим и нереальным. Она едва могла вспомнить свой нелепый план. Чего она, собственно, хотела? Зачем она здесь?

Взяв стоявшую в углу за дверью швабру и тряпку для пыли, Салли вернулась в гостиную, где провела тряпкой по двум выцветшим абажурам, потом по каминной доске запечатанного камина. По статуэтке святого Иосифа, который в одной руке держал молоток, а другую прижимал к сердцу. Она слышала, как монахини снуют в спальне, как плещется вода в тазике, до нее долетал чистый аромат мыла, иногда обмен короткими фразами: «Еще полотенце, сестра», «Спасибо, сестра», «Если поддержишь ее вот тут…».

С тазиком мыльной воды из спальни вышла сестра Жанна, но голова ее была опущена, и Салли не разглядела лица. Из кухни донесся плеск выливаемой воды, потом она вроде бы что-то убрала. Затем снова прошла через гостиную. Коснувшись руки Салли, монахиня посмотрела на нее. Салли увидела, что глаза у нее покраснели, а в лице ни кровинки, оно казалось серым на фоне белого нагрудника и крахмального чепца. Губы словно исчезли совсем.