— А откуда у тебя эти раны?

— От креста, который ложился на меня…

— Вероятно, ты испытывала искушение сатаны, который подбивает пустынников на страшные, темные дела?

— Да.

Павел задумался… встряхнул головой и сказал мрачно:

— Страшно ядовито это жало плоти, врожденное в нашей крови, тяжела эта борьба с телом… ты, должно быть, от нее сильно страдала, и поэтому я не обвиняю тебя, ибо мы знаем, что закон духовен, а я телесен, предан греху. Я нахожу удовольствие в законе Божием по внутреннему человеку, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона телесного. И если же я делаю, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Слаб и ничтожен человек… — он вздохнул и прошелся по комнате.

— Слугами Христовыми являются и иные, но больше всех я, много раз бывший в путешествии, в опасности на реках, в опасности от разбойников, в опасности от единомышленников, в опасности в городе, в опасности от язычников, в опасности в пустыне, в опасности на море, в опасности между лжебратьями… в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе… Кроме посторонних злоключений, у меня ежедневное стечение людей, забота о всех церквах…

Кто болеет, а я не болею… И если должно мне хвалиться, то буду хвалиться немощью моей. Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословенный вовеки, знает, что я не лгу…

Но самим собою хвалиться я не буду, а только усердием моим, и чтобы я не превозносился, дано мне жало в плоть; ангел сатаны удручает меня, чтобы я не превозносился. Я дошел до неразумия, хвалясь — вы меня к сему принудили, дабы показать вам, что у меня ни в чем нет недостатка против высших апостолов, хотя я и ничто. Он остановился перед Марией.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать восемь…

Он стал пристально оглядывать ее.

— Ты выглядишь моложе и прекрасна. Я против молодых диаконш и вдов в церквах, ибо они, впадая в роскошь, в противность Христу, шествуют вослед сатане, ищут в братьях тела. Я предпочитаю, чтобы они открыто вступали в брак, рождали детей, управляли домом… А так, будучи праздны, приучаются ходить по домам и бывают не только праздны, но и болтливы, любопытны и говорят, чего не должно. Но тебе позволяю… Не только назначу тебя диаконисой, ты будешь иметь голос в церквах, коль скоро захочешь говорить духом и пророчествовать… Поедешь в Марсель с Филоном… Это важная община, которая распадается… Сказки, сомнения, выводы беспочвенного разума, которые приносят гораздо больше споров и распрей, нежели устраивают дело, — разрастаются там, как репейник… Я сам не могу, должен идти в Антиохию, соединиться с Варнавой. Ты поедешь в Марсель, под начало настоятеля Максимина и старших диаконов, дабы они обратили тебя в очаг, возбуждающий веру и ревность в обращенных.

— Господин, — заговорила Мария, заикаясь, — отпусти меня… я не для людей. Я вся Господа, учителя моего, — просила она раздирающим голосом, вся в слезах.

— Я сказал раз, — гневно нахмурился Павел.

— Отвести ее к женщинам, пусть оденут ее, как следует, и соберут в дорогу, — приказал он деспотически, Симон и Тимофей взяли Марию под руки и увели ее в другую комнату, где ее ожидали весьма заинтересованные и в то же время встревоженные ее удивительной красотой сестры апостольские.

* * *

Церковь в Марселе была не особенно многочисленна. Но, принимая во внимание приморское положение города, который быстро разрастался и привлекал к себе пришельцев из различных стран, — это был весьма важный пункт.

Основанная здесь по инициативе Павла христианская община не встречала никаких препятствий к своему развитию, ибо жена начальника римского гарнизона Корнелия, набожная и влиятельная Клавдия, очарованная новым учением, приняла ее под свое попечение, и по ее просьбе позволено было христианам выстроить за городом род монастыря с кельями для старейшин и обширной залой для молитвенных собраний. Благодаря разнообразным элементам, входившим в общину, она была одной из самых беспокойных и доставляла Павлу немало хлопот. Принадлежали к этой церкви туземцы, галлы, греки, евреи, славяне-рабы, немного римского плебса, германцы — и каждый из них вносил сюда свои суеверия, остатки прежних языческих верований, свой способ понимания нового учения.

Да притом еще настоятель Максимин, человек, склонный к резонерству, стараясь внести порядок, прибегнул к способу, менее всего подходящему, пытаясь утвердить единство веры при помощи логических выводов; такая система, разрушая первоначальный энтузиазм, создавала почву, весьма удобную для всякого рода ереси. Слушатели его, развивая дальше начатые рассуждения, доходили до весьма крайних и часто очень греховных выводов.

Следуя изречению «Если тебя соблазняет глаз твой, вырви его», — некоторые стали оскоплять себя, другие, напротив, общность имущества старались обратить на все. И напрасно как против распущенности, так и против крайнего аскетизма Павел писал одно послание за другим.

«Но во избежание блуда каждый имей свою жену, каждая имей своего мужа. Если не могут воздержаться, пусть вступают в брак, ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться, — напрасно писал он. — Если же кто почитает непристойным для своей девицы то, чтобы она в зрелом возрасте оставалась так, тот пусть делает, как хочет, — не согрешит; пусть таковые выходят замуж». В общине все время царил хаос. И горячие проповеди Максимина, который то непомерно громил, угрожая адскими муками, то, впадая в другую крайность, провозглашал безграничность божественного милосердия, внушали многим убеждение, что все будет прощено, а других повергали в бездну отчаяния, что едва ли человек может спастись, но как один, так и другой грешили одинаково усиленно.

Да и в самой общине не было никого, способного огнем чувств увлечь все сердца к Богу. Неудачные призывы с плачем и стенаниями заикающегося диакона Урбана сначала производили некоторое впечатление, но это продолжалось весьма недолго.

Грек Флегонт в атмосфере распрей, споров и равнодушия утратил совершенно свой талант импровизации прекрасных гимнов и вдохновенных молитв.

Максимин в отчаянии, что община, по-видимому, распадается, посылал послов к апостолу, чтобы он пришел поддержать своей мощной десницей дело Божие, и проницательный Павел решил послать туда Марию.

Весть о том, что Мария ходила вместе с живым Христом, была его ученицей, свидетельницей его мук, видела его после смерти и как знак милости Господней носит на себе стигматы его ран, — произвела потрясающее впечатление.

Приказание апостола, чтобы Мария стала очагом, возбуждающим веру и энтузиазм, было предметом долгих совещаний, споров и соответствующих приготовлений.

Мария была тайно привезена в монастырь и укрыта в отдельной келье, дабы никто, кроме старейшин, не увидал ее преждевременно. По целым дням просиживали у нее диаконы и Максимин, поучая ее, что она должна говорить и как вести себя, когда они покажут ее верным.