— А вдруг попытается?

— Тогда ты, Иван Григорьевич, будешь разгонять облака из пушек, а землю закатывать в асфальт. Мы на войне, боярин, а не в Александрийской библиотеке. Тут приходится рисковать.

Вернулся Изольд с тремя клубками нитей: красной, зеленой и синей. Оторвав по полметра каждой, Зверев посадил холопов вязать на них узелки, а сам пока докрасил оперение. Затем обмотал древки нитями, перекрещивая их в произвольном порядке, крепко увязал на концах.

— Ну что же, готово. Пошли, боярин. Будем заниматься прикладной каббалой. Этой науке тебя во время странствий никто не учил?

— Всех наук не познаешь, Андрей Васильевич. Порою умнее опытного товарища спросить, нежели из себя мудреца изображать.

— Хорошо, когда есть кого спросить… Однако же, боярин, нынче ночью мне твоя помощь понадобится. Жизнь тебе доверю. Не подведешь?

— Обидеть желаешь, княже? Коли надобно, сделаю все, что токмо в силах моих.

— Тогда пойдем. Заряды для точной стрельбы в туре напротив Ногайской башни еще остались? Пойдем туда. Чем-то люба стена тамошняя казанским колдунам.

Сто метров для опытного лучника — не расстояние. Одну разукрашенную нитями стрелу Андрей вогнал аккурат под верхней наружной бойницей стены, еще три воткнул правильным полуовалом, удовлетворенно кивнул:

— Кажется, получилось. Смотри сюда, Иван Григорьевич. Чтобы дотянуться до стрелы, нужно довольно далеко вылезти из бойницы. Но достать можно. Наведи все пять пищалей в точку на полсажени выше стрелы. Так, чтобы поразить человека, что у бойницы будет стоять или из нее высовываться.

— Мы и сами наведем. Насобачились за последнее время, — тут же предложили ратники из наряда.

Но боярин только махнул на них рукой:

— Ништо, у меня все едино точнее получается. А когда стрелять?

— Когда кто-нибудь попытается стрелу выдернуть. Случится это в полночь, в темноте, так что смотреть придется в оба.

— Чего ждать, Иван Григорьевич? — развел руками пушкарь. — Давай мы до темноты там токмо дыру одну оставим.

— До темноты — не надо, — сжал кулак Зверев и поднес к носу ратника. — Нужно ночью, когда стрелу попытаются достать.

— Ночью так ночью, — пожал плечами тот. — Нам все равно, когда порох жечь.

Вечернюю мглу князь Сакульский встретил с тем же ощущением, с каким несколько лет назад впервые готовился вламываться в ливонский замок. Страх перед неведомым, желание убежать и спрятаться перемешивались с пониманием того, что делать это нужно, что иначе нельзя. Этого требует честь рода, этим шагом обретается право на боярское звание, это его долг и, на сей раз, от его успеха зависит будущее всей страны. Продолжат казанские банды сосать кровь и силу из восточной Руси — и не выдержит она, рано или поздно умрет, как многократно исполосованный плетьми человек. Вернется Казань к московскому престолу — общая страна станет вдвое крепче, нежели ее родители были порознь. Путь же к единению один: выбить ногайцев из города и встать в нем твердой русской ногой.

— Но только почему крайним все время оказываюсь я? — покачал головой Андрей. — Нужно посчитать: может, меня родили в понедельник?

Полночь приближалась, неизбежная, как крах империализма. Зверев растолкал Илью, отправил его в первый тур — предупредить еще раз, чтобы были наготове, — сам же раскинулся на шкуре и закрыл глаза:

— Господь всемогущий, куда я лезу? Надеюсь, потом Ты меня все-таки простишь… — Князь снял крестик, уронил его возле бедра и решительным усилием отсек все мысли, отрешился от всех чувств. Сейчас было нужно ощутить не это большое и здоровое тело, а ту кроху, что лежала на маленькой серебряной монетке. — Где же ты, где? Вспомни обо мне, ответь на мой призыв. Прими в себя мою душу, которая принадлежит тебе так же, как и всем прочим клеточкам моего тела…

Монета откликнулась — он почувствовал ее, как человек ощущает щекотание пальца ноги или шевеление волос. Он попытался шевельнуть ею и начал осторожно перетягиваться на ту сторону, словно протискиваясь в невероятно узкую форточку.

Сперва легкое касание… Нет, в этот раз краешка его души никто не обжег, никто не попытался на него напасть. Андрей протиснулся дальше, перенеся во вражеское логово примерно треть своей эфемерной сущности, чуть выждал и наконец переместил вперед большую часть души. Или, если можно так выразиться — перенес за «окно» свой центр тяжести.

Вокруг было тихо, пусто, темно.

«Может, колдун вообще удрал к себе в Османию?» — мелькнула в душе слабая надежда. И тут — словно кто-то выбил из-под ног табуретку. Андрей ощутил несколько мгновений невесомости, горло сдавило удушьем и… И это состояние застопорилось, удерживая его на грани между жизнью и смертью.

Раздался громкий хлопок — и комнату озарило полтора десятка свечей.

— Я знал, что ты вернешься, — довольно засмеялся круглолицый узкоглазый колдун в короткой войлочной жилетке, вышитой изящной арабской вязью, и в пышных парчовых шароварах. — Что ты обязательно захочешь влезть в мой дом через свой глупый поклад, маленький северный дикарь, и причинить мне смерть. Теперь посмотрим, кто из нас умеет лучше забавляться со своими рабами!

Маг что-то взял со стола, дунул в сторону непрошенного гостя, и Зверев, хотя и думал, что удушья сильнее быть не может — задохнулся от нестерпимого холода. Изморозь закрыла вокруг него четкую гексаграмму. И Андрей понял, насколько глупо и жестоко попался: узкоглазый положил монету в центр знака, запирающего духов, словно в каменную несокрушимую темницу. Когда же гость явился — просто выбил алтын за пределы знака. Серебряный кругляшок — дорога князя на свободу — улетел, а ученик Лютобора остался. Просто и эффективно. Шансов на спасение никаких.

— Ты все равно не выживешь, гнусный червь! — Андрей с силой врезался своим мягким эфемерным телом в невидимую преграду. — Я наложил на ногайскую стену проклятие петли Иерихона. На рассвете она рухнет, и всех вас втопчет в грязь кованая конница! Всех, всех до единого! Никакие заклятия тебе не помогут! Ты умрешь, умрешь! Тебя зада…

Колдун провел рукой перед стеной гексаграммы — внутри стало еще холоднее. Узкоглазый маг присел, коричневым мелком начертал какой-то знак возле острия многоугольника, обошел пленника, повторил то же с другой стороны — и вместо холода на Зверева обрушилась нестерпимая боль — словно тысячи кошек сдирали с него кожу, со всего тела сразу. Андрею показалось, что на миг он даже потерял сознание — хотя для духа это состояние вряд ли возможно. И тут настала минута блаженства — его пленитель стер ногой один из иероглифов.

— Так что ты говорил про проклятие Иерихона?

— Я наложил его на Ногайскую башню, — сглотнул Зверев. — До утра оно впитается в башню, и на рассвете при первом же громком звуке стена рухнет.

— Ты лжешь, — усмехнулся колдун, показал ему коричневый мелок и присел перед острием гексаграммы.

— Не-ет, не делай этого, не нужно! — в ужасе заметался пленник. — Только не… Сам, сам посмотри! Проклятие наносится шестью стрелами! Они все уже в стене! Посмотри сам! Нет, не пиши! Ничего не пиши! Там заклятие! Оно узелковым письмом сделано! Его только самые умные волхвы читать могут! А я не знаю, не умею! Я не могу его снять! Не пиши, не надо! Я только стрелял!