До своего посещения я не знал историю этого ребенка: моей задачей было просто навестить его и увидеть, как он поживает на новом месте жительства. Когда я вернулся на работу, я заглянул в его историю болезни. Оказалось, что парень его матери изнасиловал его в гараже. Когда этот человек говорил ему: «Идем, выйдем, поработаем с машиной», в действительности он имел в виду: «Сейчас я использую тебя». Нечаянно я подал мальчику сигнал, связанный с травмой, предложив, чтобы он сходил со мной к машине. Я решил узнать, не может ли отслеживание пульса помочь мне разобраться, какие сигналы служат спусковыми крючками для симптомов травмы у детей.

Часто я видел ту же самую реакцию: если ребенок оказывался в ситуации, где запах, вид, звук или, как в данном случае, определенная фраза заставляли его вспоминать травмирующее событие, его пульс резко учащался. У некоторых детей, если они были скорее склонны к диссоциативной реакции, а не к реакции перевозбуждения, частота сердечного ритма уменьшалась. Возбуждение готовит человека к борьбе и/или бегству, что требует повышения пульса; диссоциация готовит человека к ситуации неизбежного стресса, угнетая сердечный ритм, дыхание и другие функции. Хотя данная закономерность отмечается не всегда и необходимо дальнейшее изучение применимости этого метода, отслеживание сердечного ритма было очень полезно в моей работе. Зная, что кто-то или что-то провоцирует у ребенка травмирующие воспоминания, мы часто могли сузить поиск человека или ситуации, которые причиняли ему вред, особенно в случае очень маленьких детей, которые еще не могут сказать нам, что случилось.

Я применил этот метод в работе с Брайаном, который теперь жил в доме для совместного проживания детей, оставшихся без семьи. К этому времени он провел без родителей уже почти два года, и было очевидно, что он страшно по ним скучает. Я несколько раз подчеркнул, что если он не хочет о чем-то говорить, то он должен мне так и сказать, и что ничего плохого не случится, если он признается, что говорил о чем-то неправду в прошлом. Я сказал ему, что сейчас у него есть шанс рассказать свою версию этой истории. А затем я немного порисовал вместе с ним.

Брайан ранее жил с Барбарой Басс. Большая часть «психотерапии» и «расследования» действий сатанинской секты происходила ее доме. Когда я первый раз спросил его об этом «терапевтическом» доме для приемных детей, он сказал, что это было «по-своему забавно». Я поощрил его продолжать, не подсказывая ему, хотел бы я знать о плохом или о хорошем.

— Кое-что мне не нравилось, у нас там было «удерживание», — сразу же сказал он.

— Скажи мне, что это такое, — попросил я.

— Она заставляет тебя бегать по лестницам, пока ты не заплачешь, потому что ты, ну, устал, и затем мы идем в комнату и ложимся на кровать, и она ложится с тобой, и она скребет у тебя по бокам, по ребрам, и это больно, и ты кричишь и выплескиваешь весь свой гнев, и ты говоришь с ней о том, что сводит тебя с ума.

— Когда она говорит: «Выплесни свой гнев наружу», что она имеет в виду?

— Все, что сводит тебя с ума. А затем она заставляет тебя говорить то, что ты не хочешь.

— Например?

— Например, что твои родители делали то, чего они не делали.

— Она хотела, чтобы ты это сказал?

Брайан, который чуть не плакал, с бьющимся сердцем, кивнул головой.

— Скажи, как это было?

— Например, что они делали тебе больно или что-то в этом роде. И у нас всегда было «удерживание» перед тем, как мы спускались вниз, чтобы побеседовать с психотерапевтом или еще что-нибудь.

— Сколько раз в неделю это было?

— Вероятно, один раз в месяц, но это зависело от наших планов. Если мы должны были давать показания, или встречаться с психотерапевтом, или еще что-нибудь, «удерживание» было в этот же день или днем раньше.

Я спросил его, как Барбара заставляла его говорить то, что не было правдой.

— Она скребет по ребрам, чтобы стало больно, и так до тех пор, ну, пока ты не сдашься. Очень больно.

— Что именно она заставила тебя сказать?

Брайан начал плакать открыто, слезы катились по его лицу и стекали с носа.

— Что мои родители делали то, чего на самом деле они не делали, — отвечал он, всхлипывая.

Я еще раз заверил его, что он не обязан все мне рассказывать и что я не буду заставлять его говорить то, что он не хочет или считает неправдой. Но он был храбрым парнем, и после того как я дал ему платочек, он настоял на том, чтобы рассказать мне всю историю целиком. Он описал день, когда его забрали у родителей. Он рассказал, как его мать начала плакать, что его заберут, и что ему разрешили взять с собой «одну вещь, которую он действительно любил», и он выбрал Библию. Он рассказал о том, как он пытался успокоить своего годовалого брата, сказав, что тот «не знал, что происходит» и «был недоволен, потому что они разбудили его, когда он дремал». (Младший ребенок даже не узнал свою мать, когда он наконец был возвращен домой.)

Когда я спросил Брайана о ритуальном убийстве Келли Уилсон и других зверствах, свидетелем которых он, по его утверждению, был или в которых принимал участие, он не плакал и его сердечный ритм оставался стабильным. Он был очень спокоен и сказал, что он выдумал эти истории, чтобы его перестали мучить. Он не выразил страха, ни на словах, ни физически, описывая вещи наподобие «убийства младенцев», что резко контрастировало с его рассказом о том, как его забрали из дома или о процедуре «удерживания». Его сочувствие к маленькому брату и его страдания от того, что он сказал неправду о своих родителях, делали очевидным, что это был очень чувствительный, порядочный и заботливый мальчик. Если бы такого ребенка заставили наблюдать за убийством и каннибализмом или участвовать в них, для него это было бы мучительно и ужасно; только психопат мог бы оставаться бесстрастным, вспоминая такие вещи — если бы это было правдой. Брайан просто не смог бы реагировать настолько по-разному на эти два набора переживаний, и этот факт я должен был обосновать очень подробно, чтобы судья, принимающий решение по делам опекунства, позволил Брайану и его брату вернуться домой.

Разобраться с тем, что на самом деле случилось с детьми Вернонов, было сложнее. Никто не хотел возвращать детей с рубцами в области анального отверстия и половых органов людям, которые многократно насиловали их. Но ложные обвинения в убийстве и сатанинских ритуалах так нарушили доверие к их словам, что их родители могли теперь заявлять, довольно убедительно, что абсолютно все показания этих детей теперь следует взять под сомнение. Я надеялся использовать мониторинг частоты сердечных сокращений и другие физиологические и эмоциональные сигналы, чтобы выяснить, кто мучил этих детей, а также найти для них наилучшее место жительства.

Я поговорил с одной маленькой девочкой, которая только начала ходить, когда ее забрали из дома родителей. К этому времени Энни провела так много бесед со специалистами, что могла копировать нас. Во время нашей беседы она сидела на вращающемся стуле, качалась вперед и назад и говорила: «Расскажи мне о себе. Меня зовут Энни, у меня каштановые волосы и карие глаза, и я жила в десяти тысячах домов для приемных детей». Она пила газированный напиток из банки и развлекалась, булькая после каждого глотка. Я спросил ее о том, откуда взялся ее рассказ о Сатане и убийствах.