– Наверняка выменял их на рис у горожан.

– Но ведь каждый человек должен занимать определенное место в обществе. Какой прок крестьянину от пяти наручных часов? Это же смешно!

– Не забывай, Оити, что крестьян вынудили прибегнуть к натуральному обмену. Что толку винить сына Мацу?

– Да я его и не виню. Меня просто сводит с ума вся эта нелепица. Времена действительно настали трудные, но госпожа хозяйка Тёкуи не должна есть рис, смешанный с ячменем!

– Япония проиграла войну, Оити. Сегодня никому нет дела до громких имен вроде Тёкуи или Матани. У одних сгорели дома, другие потеряли своих родственников, третьи пострадали от атомной бомбы. Когда я думаю обо всех этих несчастных, понимаю, что жаловаться мне не на что.

– Но война не тронула Мусоту. В сущности, ни одно другое место не поднялось после капитуляции так, как наша деревня. Мы близко к городу и от гор недалеко, вот люди и приходят сюда и за рисом, и за дровами и даже не задумываются о цене. Сейчас деньги делают крестьяне, те самые, которые когда-то были арендаторами Матани. Вы только взгляните на них, на этих выскочек, объявивших землевладельцев эксплуататорами!

– Идея не нова, знаешь ли. Фумио говорила то же самое лет тридцать тому назад.

– Чем им землевладельцы-то не угодили? Вокруг полно других кандидатов на роль злодеев. Взять хотя бы вашего деверя. Он сделал себе состояние на продаже леса. Замороженные банковские счета его ничуть не тревожат. В конце концов, он зарабатывает столько, сколько простому крестьянину и не снилось. Он дал взаймы Хати, который собирается построить мельницу, и процент назначил просто непомерный.

– Он практичный человек, только и всего.

– Не практичный, а хитроумный, вот он какой! Забрал у главного семейства все холмы, и теперь у него еще хватает наглости приходить сюда с рыбой када и угрем хидака, да еще с выражением подобострастной благодарности на лице!

Хана давно смирилась со своей участью, но Оити терпеть не могла Косаку и ни разу не сказала в его адрес доброго слова. Она целыми днями ходила по дому, упрямо выполняя самую разнообразную работу, словно злость служила ей источником энергии. Поскольку никого, кроме Оити, у Ханы не осталось, даже уборка занимала целый день от рассвета до заката. Кроме того, по карточкам выдавали неполированный рис, поэтому Оити приходилось носить его крестьянам, чтобы те очищали зерно от шелухи.

– Хорошая погода стоит, – заметил Косаку, единственный, кто навещал теперь Хану.

– Проходи, пожалуйста, – любезно кивнула ему хозяйка. Она сидела на энгаве и читала «Хэйкэ-моногатари».[88]

Косаку, молча сняв гэта, вошел в дом.

Оити принципиально не показывалась, когда Косаку являлся с визитом, поэтому Хана встала и сама подала ему дзабутон. Она уже собралась было приготовить гостю чай, но он остановил ее:

– Я, пожалуй, лучше хурмы поем. Хурма в этом году уродилась на славу. И цвет – просто загляденье.

Косаку извлек из-за пазухи плоды, которые сорвал у ворот, и протянул их хозяйке – по одному на ладони.

Хана принесла из кухни тарелку и столовый нож – она давно перестала пользоваться специальной посудой и ножами для разделки фруктов. По правде говоря, она твердо верила, что хурма гораздо вкуснее, если чистить ее ножом для овощей.

Хана вытерла одну хурму кухонным полотенцем, умело разделала ее и предложила деверю. Косаку взял дольку и начал тщательно пережевывать. Ему было почти семьдесят. Постарел он рано и за последние десять лет нисколько не изменился. Однако вставные зубы, по всей видимости, поизносились – прошла целая вечность, прежде чем он прожевал и проглотил крохотную дольку.

Хана очистила вторую хурму, с трудом поборов желание впиться в нее зубами. Одно дело, когда старуха ест сочный, мягкий плод, совсем другое – когда она пытается отгрызть кусочек твердой хурмы. Зрелище, надо сказать, не из приятных. Да, немало воды утекло с тех пор, как веточку из Кудоямы привили к местному дереву, теперь хурма стала слишком жесткой для ее зубов. Хана горестно вздохнула.

Косаку задумчиво уставился на книгу. Похоже, он искал повод продолжить беседу.

– Классику читаешь. Пытаешься сравнить судьбу дома Тайра с участью семейства Матани?

– О нет. Просто старухе больше нечем заняться, вот и читаю понемногу.

– Нынче много новых журналов выходит. Я принесу тебе в следующий раз.

– Спасибо. Я бы с удовольствием их полистала.

На следующий день Косаку явился с двумя увесистыми свертками и положил их на энгаве. В одном из них оказалось более десяти журналов. Кроме свежих выпусков «Кайдзо» и «Тюо корон», нашлись несколько совершенно новых изданий, таких как «Сэкай», «Нингэн» и «Тэмбо». Хана была рада, что журналы снова начали выходить, но еще больше ее поразили финансовые возможности Косаку, который позволял себе выписывать всю эту роскошь. Перевернув один из выпусков, она взглянула на цену и диву далась. Подобные цифры у нее и в голове-то не укладывались. В Мусоте инфляция еще не достигла таких размахов, как в городах.

– Что тебя удивляет?

– Журналы такие дорогие!

– Цена – это еще полбеды, содержание – вот настоящая катастрофа. Хуже всякой войны, честное слово.

Перед уходом Косаку развязал второй фуросики.[89]

– Я принес тебе яиц. А то пропадут дома, жалко.

Именно за такие выражения Оити терпеть его не могла. Не в силах закрыть глаза на бедность Ханы, он как мог проявлял свое участие, но неизменно сдабривал каждое благодеяние изрядной долей цинизма. Косаку всегда был невоздержан в речи, словно его сам черт за язык дергал.

– Сначала подкрепись, потом за журналы берись. Силы тебе понадобятся, поверь мне на слово, и не только душевные, но и физические. Одними журналами сыт не будешь.

Тронутая заботой деверя, Хана покорно приняла дары. Кроме Оити, она ни с кем не общалась, в жизни у нее ничего не происходило, и она очень боялась, что и тело, и ум ослабеют от безделья. Молодежи не до родителей, они пытаются заработать на горстку риса, а следовательно, им, старикам, надо держаться вместе – в этом Хана была полностью согласна с Косаку.

После его ухода она взяла яйцо и разбила скорлупку нефритовой шпилькой. Как только появилась дырочка нужных размеров, быстренько прорвала ногтем мембрану и поднесла яйцо к губам. Белок смешался с желтком – вкуснотища! Хана ощутила, как в нее вливаются силы, о которых говорил Косаку, и выпила еще одно яйцо. И только после этого открыла «Нингэн».