Женщина скинула плащ на руки дворни, взяла со стола кубок. Одна из служанок торопливо его наполнила.

– Остальное убери, – распорядилась княгиня. – И ступайте, укладывайтесь. Нам с великим ханом побеседовать надобно по делам державным. Так что нас не тревожьте.

– Слушаюсь, матушка… – Дворовые девки, прибрав посуду и верхнюю одежду, скрылись за дверью.

– Что же это… – с улыбкой попытался узнать Саин-Булат, но княжна предупредительно вскинула палец:

– Молчи! Молчи, любезный хан Саин-Булат. Мне нельзя слышать твоего голоса. Я хочу сохранить свой разум в покое и ясности. Поэтому ни звука!

Касимовский хан послушался, и они долго стояли друг напротив друга, глядя глаза в глаза.

Княгиня сделала из своего кубка глоток, другой. В задумчивости провела пальцем по украшенному чеканкой краешку, снова пригубила. Потом протянула гостю.

Саин-Булат улыбнулся, залпом его осушил, откинул в сторону и выдохнул:

– Невероятная вкуснотища! – затем сделал шаг вперед, взял лицо княгини в ладони и прильнул в горячем поцелуе, о котором грезил вот уже полные сутки напролет.

Княгиня сперва обняла его за плечи, потом спохватилась, сняла кокошник, откинула и засмеялась, позволяя целовать себе брови и уши, шею и подбородок, отступая под страстным напором мужчины, пока не оказалась у стола, не откинулась на него. Вверх взметнулись юбки, и поцелуи обожгли уже ее бедра, колени, мужские ладони скользнули еще выше, смывая сомнения и остатки здравомыслия, унося в океан неги и сладострастия, в вихрь страсти и безумия, в пламя единения души и плоти, ко взрывам наслаждения и счастья.

Когда женщина перевела дух и смогла вернуться в реальность, свечи в настенных светильниках уже догорали, одежда татарского хана оказалась разбросана по сторонам, а сам он лежал рядом, целуя ее плечи и лаская ладонью бедра.

– Почему на столе? – удивилась Анастасия. – Здесь же за дверью постель!

– Прости… – Саин-Булат спрыгнул на пол, взял ее на руки, отнес в опочивальню, опустил в перину, осторожно избавил от остатков одежды и стал тихонько касаться губами ее груди, постепенно подбираясь все выше и выше к розовым вершинам, одновременно ощущая, как тело наливается новым яростным желанием. Княгиня жалобно застонала – и это стало последней каплей, позволившей бурной страсти вновь утопить в горячей сладости остатки рассудка, отдав сильные тела на растерзание яростному плотскому вожделению.

– Я буду гореть в аду… – смиренно призналась себе женщина, возвращаясь в реальность после нового извержения.

– Никакого ада! Я не отдам тебя никому, – пообещал Саин-Булат, целуя ее живот, грудь, оглаживая бедра. – Я опрокину миры и горы, я убью всех демонов и ифритов, но я никому не позволю нас разлучить, ни в этом мире, ни в ином! Мы будем вместе всегда!

Увы, сия страстная клятва так и осталась наивным и невероятно самонадеянным заявлением. Ибо уже через пару часов, еще до рассвета, касимовскому царю пришлось спешно собраться и покинуть покои княгини Черкасской – дабы незадолго до полудня, облачившись в броню, выехать из ворот Великого Новгорода и встать во главе длинной воинской колонны…

Поход касимовского царя в Ливонию оказался даже скучнее рассказа о войне, каковой Саин-Булат поведал своей любимой во время их первого свидания. Полный месяц он медленно тащился по пыльным узким дорогам, ни разу не обнажив сабли, – чтобы возле Ревеля передать припасы воеводам, уже год уныло сидящим возле крепких крепостных стен.

На обратном пути татарский хан распустил свою конницу «для загона» – дабы не одичали совсем от скуки, и потому возвертаться к Новгороду у него получилось даже медленнее, чем уходить на запад. Посему своего сводного брата касимовский царь смог обнять только в середине ноября, когда на землю уже упал первый, нерешительный снег. Отчитался, получил разрешение на отдых, вернулся в свои покои – и застал там безмятежно развалившегося на застеленных кошмами сундуках постельничего, попивающего терпкое ароматное вино. Настолько ароматное, что запах растекался на всю горницу.

– Дмитрий! – обрадовался Саин-Булат.

– Ну наконец-то! – отставив кубок, поднялся навстречу боярин.

Мужчины крепко обнялись.

– Долго, однако, ты у государя пребывал, – удивился боярин Годунов. – Нешто случилось что?

– Хлопот ныне много у брата, – ответил татарский хан. – Девлет-Гирей новым походом грозит, шведы и ляхи тоже зубами щелкают, датчане принцу своему Магнусу помогать не желают. Сетовал Иоанн, вздыхал. Вестимо, не выйдет у меня в новом году в Касимове отдохнуть. По весне опять прикажет в поход сбираться. Все на юг пойдут, татар и османов бить. А я в Ливонию, гяуров здешних гонять.

– На постоялый двор уже заглядывал?

– Какой двор? – Саин-Булат сделал вид, что не понял вопроса.

– Она еще в сентябре отъехала, Юра, – невозмутимо продолжил боярин Годунов. – Но оставила тебе подарок. Поскольку отношения наши дружеские ни для кого не секрет, то передала через меня. С собой, извини, не принес. Это сарыч охотничий. В птичнике сидит, под приглядом сокольничих. Хохлится. Как уезжать соберешься, забери.

– Не дело это, Дмитрий, когда даритель не видит, как подарок его к месту придется! – вскинул голову Саин-Булат. – Коли такое сокровище подарить желает, пусть лично…

– Друже, со мной в сию игру играть-то ни к чему! – рассмеялся постельничий. – Мое дело сторона. Коли желаешь птицу свою новую в деле показать, одно токмо могу тебе посоветовать… Обмолвилась очень случайно княгиня Анастасия, что в Бобриковское поместье свое направляется, возле Тулы которое. В усадьбе отдохнуть. Самое верховье Дона отыскать там надобно, и вдоль него до устья реки Бобрики спуститься. Вот ей все это и говори! Княгине, понятно, а не реке.

– Так и сказала? – Меж лопаток татарского хана пробежал щемящий холодок.

– Что? – не понял боярин.

– А, пустое! – отмахнулся мгновенно повеселевший Саин-Булат. А потом вдруг привлек к себе друга и снова крепко обнял: – Спасибо тебе, Дмитрий! За все спасибо!

– Я понял. – Постельничий, когда его отпустили, взял кубок и прихлебнул вина. – По совести, у меня тоже забот изрядно. Так что не стану более тебя отвлекать.

Едва боярин Годунов скрылся за дверью, касимовский царь несколько раз хлопнул в ладоши:

– Ильгам, Яштиряк, Саитнур, собирайте рухлядь, выезжаем! Известите сотников, рать выступает домой. Чурали, найди мне Савад-бека. Обозы поведет он.

* * *

Верховой путник, известное дело, скачет куда быстрее самого лучшего и легкого возка – и потому касимовский царь, оставив свои полки без спешки двигаться к родным очагам, сам с пятью слугами и десятком заводных скакунов помчался вперед, не давая отдыха ни лошадям, ни нукерам. Уже через неделю он был в Москве, еще через неделю в Туле, и только там позволил себе день остановки. Не потому, что устал – разве седло способно утомить настоящего степняка? Просто Саин-Булат хотел привести в порядок себя и свой маленький отряд, дабы не предстать перед очами прекрасной княгини запыленным, пропахшим потом, истрепанным и на загнанных скакунах.